Спорить с Великой Волхвой Арина и в мыслях не имела. Но и принимать все, что слышала, как непреложную истину, не получалось. То ли упрямство врожденное мешало, то ли еще что.

«Вроде и правильно все волхва говорит, но… Отчего душа ее слова не принимает? Батюшка-то, не раздумывая, нас собой прикрыл, да и Фома не из гордости на рожон полез, а дело своей жизни защищал… Или нет? Бывает, кто-то вымаливает или выкупает у татей свою жизнь, но таких купцы потом сторонятся, и дело с ними мало кто вести согласен, ибо надежды на труса нет. Но если бы Фома таким был, то жив остался бы, глядишь, и детки бы у нас появились… А какой пример сыновьям, если про их отца говорят – «трус»? Нет! Потом подумаю, сейчас голова кругом идет! Не дай Господи такой выбор делать…»

Разгорячившись столь длинной речью, волхва замолчала и припала к кружке, а потом, переведя дух, продолжила уже более спокойно:

– Вот вы тут крепость строите, отроков и девиц учите. Я вам помощников прислала и еще пришлю, ибо взялись вы за благое дело. Развернется Михайла, станет воеводой, вырастит себе ратников, и дети под защитой этого войска будут жить в большей безопасности, смогут выучиться, станут умнее, богаче, удачливее прочих и своих детей такими же вырастят, а значит, выполнят свое главное предначертание – продлят свой род.

Голос волхвы то убаюкивал, то встряхивал, ее слова то подтверждали когда-то услышанное от бабки или понятое самой Ариной, то вызывали желание поспорить – но она каждый раз прикусывала язык и продолжала слушать, чтобы, не дай бог, не пропустить чего-нибудь важного.

«Обдумать мы и потом сможем. И обсудить тоже».

Нинея постучала пальцами по столу, глядя куда-то перед собой прищуренными глазами – как будто целилась во что-то. Потом остро глянула на притихших слушательниц и, кивнув в ответ на какие-то свои мысли, продолжила:

– А если все предназначенное выполнять, то мир и дальше стоять будет. И неважно, какая вера – христианская или наша, языческая, если то, что делается, богам угодно. Одно меня тревожит: вижу я, что попы христианские мужской мир возвеличивают, а женский, наоборот, принижают и угнетают, не понимая, что один без другого существовать не сможет. Ну, не бывает света без тьмы, жара без холода или низа без верха. И не со зла они это делают, просто по сути своей мужской постичь не могут того, что только женщинам открывается.

Нет, в христианстве и бабы иные свое слово имеют, и настоятельницы монастырей есть, и монахини, но… Они, как вон Анна с боярством – многое у мужей перенимают и за ними повторяют. А это женский мир корежит, незаметно пока, не явно, но корежит и уродует. А когда женский мир убьют – и мужской изуродуется и в конце концов захиреет, превратится в убожество.

Но против попов не попрешь. Своей судьбы я вам не желаю, потому и предупреждаю: нельзя вам ни в малейшей степени наперекор христианству идти. Спросите, что же вам со всем этим делать? А ведь вы уже сами это знаете!

Нинея ткнула пальцем в оторопевшую от такого поворота Арину:

– Да-да, знаете! Оставили вам христиане щелочку! Слышали такое имя – Рея?

– Н-нет… – растерялась молодая женщина.

– А Кибела? Иштар? Тоже нет? Хотя, откуда – им далеко отсюда поклонялись, да и сейчас еще не забыли. Имена у них разные, но общее у них одно: все они – Матери богов. Как и христианская Богородица.

Нинея в упор смотрела на Арину. Боярыня Анна, задумавшись о своем, будто и не слышала ее. А, может, и впрямь не слышала, молодой наставнице сейчас не до того было: она не могла взгляд отвести от глаз волхвы, которая, казалось, теперь говорила только для нее.

– Помнишь, что я сказала – Бог един? Верховное божество у любого народа есть, кого ни возьми. По-иному его называют, по-разному славят, но общее, если хорошо поискать, в тех обрядах сохраняется. А вы что думали, поклонение Христу на пустом месте родилось? Не-ет, – неизвестно кому погрозила пальцем Нинея, – христиане многие языческие обряды и обычаи себе на службу поставили! Тот же крест и у язычников есть, но у нас он – символ Солнца. Вспомните, какими узорами детские рубашонки украшаются?

– Я сестренкам тоже кресты вышивала… – кивнула головой Арина, хотя видела – ее ответа старухе и не требуется. Но уж очень захотелось сказать хоть что-то… От себя самой, что ли? Чтобы понять, в своей ли она еще воле или уже в полной власти волхвы? Пока что она ничего такого не чувствовала и, чтобы окончательно в этом убедиться, уже увереннее добавила: – И матушка мне в детстве тоже… Но я думала…

– Ага, знаю я, что ты думала! – фыркнула старуха. – А сейчас еще подумай: ты своим сестренкам чего желала? Долгой и счастливой жизни или мучения на кресте, как у Христа?

«Да как же такого желать можно? Не приведи, Господи, накаркает!»

Арина коротко перекрестилась, а Нинея, глядя на нее, фыркнула еще раз, и продолжила свой «урок»:

– Так и с Богородицей – Матерью Бога. Христиане себе ее присвоили, как и многое другое. Но ничего плохого, а тем паче святотатственного, в этом нет, и ей это не в ущерб и не в обиду, если чтить ее продолжают по-прежнему, хоть и под другим именем.

«И опять, вроде и правильно всё говорит – ибо что может быть понятнее и привычнее почитания Матери – а с другой стороны… Что-то здесь не так… сразу не могу сообразить…»

– Так всегда было и всегда будет: новое приходит и берет себе на службу лучшее из того, что есть у предков. А если по невежеству, из гордыни или по злому умыслу люди все-таки пытаются против богов идти, то иногда им это удается… ненадолго… – волхва вдруг расплылась в ехидной улыбке. – Христиане и тут ничего нового не придумали: и до них глупцы рушили храмы богинь, пытаясь подмять под себя женский мир. Вот я вам сейчас одну быль расскажу…

Она повертела в руках пустую кружку, отмахнулась от предложения Арины налить еще, хмыкнув: «Не водяной, чай», отставила посудину, откинулась на подушку за спиной, и ее слушательницы приготовились к еще одному длинному рассказу.

– Когда-то давно построили эллины храм в городе Эфесе… Они там и сейчас живут, где их только нету… Посвятили тот храм богине-деве, Артемиде, и был он столь прекрасным, что люди приходили издалека, чтобы только взглянуть на него и поклониться богине. Но нашелся придурок, позавидовал красоте храма и величию той богини – поджег его… Старались жители Эфеса спасти свою святыню, но так и не смогли… Разрушился храм…

Но боги, если захотят, своего все равно добьются, не смертным их воле противиться. Прошло сколько-то веков, пришло на те земли христианство – и надо же такому случиться: именно в Эфесе собрались церковные иерархи и постановили, что отныне надлежит поклоняться не только Христу, но и Матери его.

Нинея воздела указательный палец в поучающем жесте и собиралась продолжить, но ее прервали самым бесцеремонным образом: в приоткрытое окно ворвался трубный глас Млавы, отчаянно взывающей:

– А-а-а-а! Спаси-и-ите! Помоги-и-ите, люди добрые!