своими спинами чародея, но шансов, случись нападение, у них не было. Темных тварей вокруг собралось куда больше, чем в ольховой роще. Марья понимала: единственный способ им всем уберечься – это или прикончить поскорее царя вод, или убедить того отступить.

– Водяной!

Решив идти обоими путями разом, царевна, с именем врага на устах, ушла от его удара в сторону и с силой рубанула трезубец сверху вниз. Острия грозного оружия вонзились в каменный пол, и Марья, оттолкнувшись от его древка, едва не достала горло Водяного кончиком собственного меча.

– Да приди ж ты в себя, сом лежалый!

Отшатываясь, царь вод выпустил оружие и отскочил назад. Но не успела Марья порадоваться своему успеху, как трезубец, так и не ударившись о камни, истаял в пузырящемся потоке и вновь очутился в хозяйской руке, а Водяной метнул его ей прямо в лицо. На сей раз, чтобы перехватить острия, ей пришлось выпустить из рук собственный меч. Лишь миг под перстами она чувствовала бронзовую сталь оружия Водяного, а затем трезубец вновь исчез, и в грудь царевны тараном влетел сам царь вод. От удара Марья потерялась, оказалась на полу, кувырнулась в сторону, уходя от очередного удара трезубцем, услышала испуганный вскрик Ивана:

– Марья!

И, подхватив собственный клинок, тут же вскочила на ноги.

– Ели бы… Володыка… приказал идти… на тебя войной… – тяжело дыша, она не прекращала попыток достучаться до Водяного, – то войну… ты и получил бы…

Царь вод не слушал. Взревев разъяренным медведем, он напал вновь, и Марья, отступая под градом его ударов, неспособная сама перейти в атаку из-за большой разницы в длине их оружия, поняла: «Нет, так его не одолеть. Ну хорошо, сейчас ты у меня попляшешь, карась иловый!»

С трудом отбив очередной удар, она потянулась к дикой, беснующейся вокруг стихии.

«Воды стоялые, к вам обращаюсь и велю ответ держать! Вспомните, повелеваю, где ваши истоки да кто ваш хозяин истинный! Обратите свою силу вспять супротив хозяина болот да во благо дочери морей! Помогите сразить самозванца!»

На одно короткое мгновение Марье показалось, что топь откликнулась. Колыхнулись, как под ударом, замершие у стен воды, потянулись живыми змеями к Водяному, точно желая опутать его своими мерцающими оковами, но тут в груди царевны будто что-то оборвалось. Сердце ее рвануло болью, Марья оступилась, теряя равновесие, а затем Водяной, выбив меч из ее рук, ловкой подсечкою уронил противницу на пол.

– Водяной…

Его очередной удар Марья вновь поймала в длани от собственного лица. Но на сей раз трезубец, находясь в руках царя вод, не истаял, а продолжил под его диким давлением ползти к фарфоровой коже царевны.

– Ну вот и все, Марья. Сейчас ты умрешь.

Водяной победно усмехнулся, и она, понимая правоту его слов, отчаянно выкрикнула:

– Володыка исчез!

– Исчез?

Царь вод замер на миг и пуще прежнего рассмеялся:

– Вот так вести благие! И что ж, быть может, скажешь, что сама ты к тому руку приложила? Коль так, смотри, быть может, и пощажу.

Враг явно насмехался, но Марье было не до шуток:

– Очнись, глупец. Что б ты там ни думал…

Говорить и одновременно с тем удерживать острия трезубца было непросто:

– Да только и твои болота силу от Володыки истинного брали. И коль он на трон хрустальный не воротится, не только морское царство, весь триединый мир под угрозой окажется. Ибо вода все связывает. И топи твои первыми высохнут.

– Почем мне знать, что ты насчет отца не врешь?

– А ты прислушайся, водный царь… и сам все узнаешь.

Водяной подождал лишь еще один краткий миг, а затем с разочарованным ревом отбросил трезубец прочь и с силою провел рукой по волосам, закидывая их назад. Чувства его явно вторили тому, что сказала Марья.

– Что ж, твоя взяла, царевна, – по мановению[15] его руки навки, оставив людей в покое, точно пауки, расползлись по щелям, из коих и явились. – Сказывай все как есть, да не таи ничего. Ибо знаешь, чем может закончиться мое недовольство.

– Да уж знаю…

Марья, смерив Водяного испепеляющим взором, поднялась и в скупых словах поведала тому всю историю с самого начала, вплоть до того часа, когда Сокол своей волшбой явил им видения ворона, а морские тропы оказались закрыты.

– Вот оттого я через топи твои и пошла, что теперь в Навь мне нужно. На Буян. А то путь самый короткий.

– Хм… так вот оно в чем дело… – Водяной тихо рассмеялся. – Выходит, считаешь ты, что враг давний вновь свои бесчинства затеял. И во крепости его старой ответы найти чаешь аль ниточку какую, что к нему приведет?

– Так и есть. Ну что, пустишь меня?

– Хм, – Водяной погладил усы. – Пустить можно, да только все одно в толк я не возьму, какой мне с того прок? Володыка, чую теперь, и впрямь сгинул, но я-то покамест в полной силе…

– Ты в самом деле так глуп аль прикидываешься? Неужто и впрямь не понимаешь – отсидеться не выйдет. Да, пусть пока болота трон пустой и не почуяли, однако ж вскоре и твоя сила на убыль пойдет. Иного не дано. Сколь еще сумеешь продержаться, пока твоя лужа до конца не пересохнет? Год, дюжину? Седмицу? Что глядишь муреной? Знаешь ведь, что права я.

Марья вскинула голову, и Водяной покривился:

– Да… Невеселую картину ты мне пишешь, царевна. По всему выходит, что у нас всех дела скверные?

– Вот именно, – Марья кивнула. – Так что не чини препоны. Пропусти и сиди себе средь осоки с ряскою дальше. Я сама все сделаю и Володыку разыщу.

– Сама, значит? – Водяной опустился на трон. – А знаешь ли ты, Марья, что даже коль пущу я тебя, все одно на Буян ты таким путем не попадешь, сколь ни силься.

– Это еще почему?

– Дорога на остров Кощеев идет через Навь Темнолесья, куда провести может только Баба-яга, что в лесу за Калиновым мостом живет. Ну да это ты и без меня знаешь.

Водяной хмыкнул, а Марья кивнула:

– Знаю.

– Зато не знаешь, потому как путем тем не ходила никогда да про него не любопытствовала, что мост Калинов сторожит Одноглазое Лихо. Чудище страшное, что Кощей из самых темных трясин Нави выдернул да подступы к крепости своей сторожить поставил. Чтоб ни одна душа Смородинную реку не перешла.

– Ошибаешься, Водяной. И про Лихо-то мне ведомо. Да только забота это не твоя. Твое дело меня через топь пустить, а уж с чудищем Кощеевым как-нибудь совладаю. Тем паче, что далеко не каждому оно дорогу заступает. Иначе б неведомо никому было ни о Темнолесье, ни о Яге.

– Да, что верно, то верно – не каждому. Вот только готова ль ты, царевна, на авось такой полагаться, – царь вод, смеясь, покачал головой. – Нет. Не совладаешь ты с ним. И даже