всполохами пламя. И пляска его рождала на неровных каменных стенах причудливые, пугающие тени. Вокруг в нестройном хороводе бесновались русалки. Нагие, извивающиеся, точно мурены, безумно хохочущие. Глухо топоча и звонко шлепая себя по телу в такт громоподобного боя ростовых барабанов, гортанно подвывая да улюлюкая, они пели песнь топей. Яростную и дикую, как сами речные девы.

Время от времени из нестройной толпы их бешеной пляски вырывались одна или сразу несколько русалок. Одни, разбегаясь, прыгали прямо сквозь пламя, ничуть не боясь опалить волосы и кожу. Другие же бежали к напряженно сгрудившимся в кучку ратникам Ивана.

Облепив людей точно пиявки, они принимались гладить их, тереться обнаженными телами о сталь кольчуг, оставляя на белой коже сочащиеся кровью царапины, смеялись в лицо и тянули за собой, силясь вовлечь в свой безумный танец.

И вскоре люди стали сдаваться. Сначала один, затем другой, третий. Не прошло и часа, как уже все воины, не обращая внимания на собственные раны, влились в русалочий хоровод и затерялись среди обнаженных девичьих тел. Лишь один Егор, старый десятник, поглядывал на все происходящее со все возрастающим неодобрением.

– И что мы здесь делаем, Иван?

– Тешим самолюбие хозяина.

За царевича ответила Марья, мрачно кивнув на Водяного. Тот, сидя, как и совсем еще недавно незваные, а теперь почетные гости, за столом, установленным на выпирающем из скалы широком уступе, с довольною улыбкой наблюдал за развлечениями своих дев и как раз отказался от поднесенной ему чаши навьей икры.

– М-да. Надобно было мне с людьми остаться, – Егор покачал головой.

– Не тревожься шибко за своих витязей, десятник, – царевна хмыкнула. – Уж в чем Водяной не соврал, так это в том, что русалки свое дело знают. Ночь с речной девой почище иного колдунства силы им восстановит. Вот увидишь.

– Да, а я вот совсем обратное слыхал.

Царевич, мягко, но решительно убрав с шеи руки подбежавшей к столу очередной нагой девушки, хмуро посмотрел на одурманенных пляской воинов.

– Что они и силы, и даже жизнь через чресла выпить могут.

– Могут, да не будут, – Марья, приняв кубок из рук русалки, отсалютовала им в ответ на приветственный тост царя вод. – Покуда мы его гости. Так что, коль развлечься желаешь…

– Не желаю, – он мотнул головой резко, явно завидуя Соколу. К чародею русалки не лезли, явно его побаиваясь. А затем, наклонившись, тихо спросил: – Скажи лучше, отчего ты вдруг так ему доверилась? Вот только вы друг друга едва не поубивали, а теперь Водяной нас гостями кличет да на пир этот дурацкий зазвал. Вот только какие ж мы гости? Гости уйти вольны. А я как-то очень сомневаюсь, что он нас так просто выпустит. Недаром вон из каждой щели погань его болотная глазищами зыркает. Да и братьев-ратников раненых на русалочьем попечении оставлять я, ежели честно, не шибко хочу. А ну как только мы за порог, так они им, как курям, шеи посворачивают?

– Не думай, царевич. Не доверилась я ему. Как и он мне, – Марья качнула головой. – Просто Водяной враг страшный. С таким худой мир куда лучше войны доброй, а нынче мы с ним на одной стороне, пусть и вынужденно. Он то понимает не хуже нас с тобою.

Она пригубила кислое, вяжущее брусничное вино.

– Впрочем, как я уже сказала, чем он дальше от болота своего, тем и убить его проще. А собираемся мы, царевич, ой как далеко.

Столкнувшись взглядом с царем вод, Марья даже не моргнула и добавила Ивану:

– А насчет людей своих не беспокойся. Коль Водяной слово дал, так сдержит. Будь уверен.

* * *

Едва пир, продлившийся далеко за полночь, наконец закончился, Марья тотчас отправилась в скупо обставленную пещеру, что Водяной, крепко уж, впрочем, захмелевший, гордо именовал покоями. Только теперь она поняла, как все-таки дико утомилась. Бесконечная гонка по дорогам и болоту, борьба с неподатливой стихией в поисках безопасной тропы через топь, битва с навками и, наконец, самим царем вод вконец выбили ее из сил. И, опускаясь тяжело на укрытое мягкой подушкой из трав и водорослей ложе, Марья была на себя откровенно зла.

«Да уж, хороша царевна. Гнала людей без продыху и толку, за проволочки да усталость шпыняла, а сама вон, гляди ж, без сил упасть готова да в сон провалиться, точно окунь по зиме…»

Взъерошив рукой волосы, она повела головой. Здесь, в чуждых гротах болотистых топей Водяного, под сенью пещеры, у стен которой скопилась кристально-чистая студеная вода, морская царевна чувствовала себя куда лучше, чем на суше. Пусть дворец хозяина вод и не находился под водой, как ее родной дом, все одно – близость стихии здесь ощущалась куда сильнее, и даже сам воздух, казалось, был пропитан ею. Влажный и свежий.

Царевна прикрыла глаза, гадая, как обстоят дела в покинутом ею, казалось, уж вечность назад подводном царстве. Пред глазами ее встала острое к подбородку, упрямое и красивое лицо сестры. Как она поживала? Справлялась ли с обязанностями, что возложила на нее, уезжая, Марья? Царевна печально вздохнула. Ответов на эти вопросы у нее не было. В путь далекий отправляясь, она обещала сестре, что воротится с Володыкой. Да только покамест поиски ее не только ни к чему не привели, но и грозили увести наследную царевну еще дальше от родного дома. Так, в тревожных, полных сомнений и воспоминаний мыслях Марья и сама не заметила, как уснула. А грот, нерукотворный, выточенный за века упрямыми течениями и теперь служащий ее опочивальней, принес из прошлого очередной, полный горечи сон.

Во дни возвышения СоветникаКогда минул уж не один год со встречи памятнойМарьи и Чародея в разоренном им селении

– Отец, что стряслось?

Встревоженная щукой, принесшей срочное послание Володыки, Марья спешно вошла в полутемный, естественный грот, так не похожий на остальные залы Хрустального дворца, и замерла на мгновение, привыкая к темноте. Единственным источником света здесь служил круглый, забранный толстой стальной решеткой пролом в потолке. Через него, едва пробиваясь сквозь водную толщу, едва видимая со дна, робко заглядывала далекая монетка-луна, и серебристые лучи ее падали тусклым пятном точно на груду старых, разномастных мечей. Они покоились тут столько, сколь Марья себя помнила.

Старую оружейную – естественную, нетронутую резцами мастеровых залу дворца, за исключением, быть может, володыческих темниц, что таились глубоко под морским дном, она всегда считала за старый ларь, куда Володыка стащил всю эту ржавую кучу железа, отчего-то упорно не желая с ним расставаться. Порой, играя в детстве в прятки с сестрами, она забредала сюда и всякий раз находила одну и ту же картину: гора потупленных, просоленных временем клинков в бледно-желтом или серебристо-сером круге света. И лишь сегодня, впервые за долгие лета,