– Матерь божья! Что здесь происходит?

– Не беспокойтесь, всего лишь прибираюсь понемногу.

– Вы называете это «прибираюсь»? Что вам понадобилось во всей этой гадости?

– Кое-какие материалы… для моего будущего фильма.

– Ох!

Я знал, что достаточно произнести слова «фильм», «кино» или «сценарий», чтобы произвести впечатление на Марису. Она все время хотела говорить со мной о кинозвездах, которых я встретил, о вечеринках, где я бывал, о сплетнях, которые обсуждает весь Голливуд. Малейшее невинное замечание, касающееся искусства экрана, например, «знаете, Спилберг недавно купил себе дом в наших краях?», приводило ее в экстаз.

Поспешно закрывая две или три коробки, чтобы скрыть от взгляда их содержимое, я увидел, что у Марисы в руке огромная плетеная корзинка.

– Я же вам сказал, нет необходимости приходить. Я уже взрослый мальчик.

– По части хорошо покушать что мужчина, что мальчик – тут нет возрастов!

Покачав головой, она бросила последний взгляд на коробки и скрылась на кухне.

У себя в кабинете я прикрепил на пробковую доску рядом с последним фото Элизабет черновик ее письма. На остававшийся нетронутым участок стены я прикнопил репродукцию «Большой волны», которую привез из дома в Сильвер-Лейк. Меня буквально переполняло волнение. Все начинало обретать четкие очертания. Я очень надеялся, что помощь Хэтэуэя очень быстро позволит мне еще больше узнать обо всем этом.

Зазвонил мой мобильник. Я думал, что мне перезванивает детектив, но на экране высвечивалось имя Эбби.

– Ты где был? Я, не переставая, слала тебе эсэмэски.

Она казалась действительно обеспокоенной, даже огорченной. Я сердился на себя, что с самого отъезда из Нью-Йорка не давал ей о себе знать.

– Извини, я не знал, где мой мобильник, вот только сейчас его нашел.

– Я тебе много раз звонила и на домашний.

– Я сейчас не в Нью-Йорке, Эбби… я в Лос-Анджелесе.

Ее голос сделался серьезнее:

– И как давно?

– Со вчерашнего дня. Пришлось ехать туда в пожарном порядке… кое-какие проблемы с моим контрактом.

– Каким контрактом?

– Ты хорошо знаешь: подростковый ужастик, над которым я тружусь.

– Ты мне не сказал, что подписал контракт!

– Ну что ты, в тот же вечер и сказал.

– Уверена, что нет, – с раздражением в голосе ответила она. – Ты сказал, что тебе осточертело «штопать» сценарии, написанные другими, что ты собираешься взяться за свою «историю».

– Я и собираюсь за нее взяться! А в ожидании работаю, чтобы не потерять навыков, как пианист, играющий гаммы…

Начав врать или на ходу придумывать доказательства, я уже не в силах повернуть назад.

– Хорошо, как ты там?

Я надеялся, что Эбби смягчилась и, так же как я, предпочитает больше не обсуждать эту тему.

– Хорошо, хоть и устал до смерти. Пришлось делать съемки на натуре, но было слишком ветрено. Затем Стив вдрызг разругался с фотографом, который исчез на целый день… Прямо мелодрама. – При этом я не имел ни малейшего понятия, кто такой Стив. – Поэтому мы так сильно и опаздываем. Только и делаешь, что ждешь, у меня уже впечатление, будто я цветочный горшок на столе.

– Так хорошенький же цветочный горшок.

Она не оставила своей манеры иронизировать, от которой я все пытался ее отучить.

– Вдобавок ко всему я должен вернуться в Нью-Йорк в следующую пятницу. Съемки с Конаном О’Брайеном…[48] Знаешь, эта передача, которую ты находишь дурацкой.

– Я никогда не говорила, что О’Брайен дурак! Напротив, он очень забавный.

Я не был уверен, что смотрел целиком хотя бы одну из его передач.

– Ты знаешь, каких нервов мне это стоило… Всю ночь глаз не сомкнул, думаю, у меня даже ячмень вскочит от стресса.

– Ну что ты, все будет хорошо…

Эта ее манера отделываться ничего не значащими фразами просто выводила меня из себя.

– У тебя все хорошо, Дэвид?

– С чего бы у меня было что-то плохо?

– Почему ты всегда мне отвечаешь вопросом на вопрос?

– Ты сама только что это сделала, позволь заметить.

– Хватит все превращать в шутку! Я прекрасно вижу, что тебя уже несколько дней что-то тревожит. Точнее, с твоего дня рождения.

– Что ты выдумываешь?

– Я ничего не говорю, но я же не слепая! Это из-за твоих сценариев? У меня иногда такое впечатление, что ты воспринимаешь свою подработку консультантом как… унижение.

Она попала настолько в точку, что я не мог удержаться, чтобы не повысить голос:

– Унижение! Тебе не кажется, что ты заходишь слишком далеко? Очень многие на этой планете хотели бы переживать такие унижения в виде шестизначной цифры.

– Ты прекрасно знаешь, что я говорю не о деньгах! Я тебе говорю о чувстве, о твоей самореализации в работе. Ты же не станешь мне говорить, что переписываешь эти глупости, чтобы в конце месяца получить чек?

– Последний сценарий Катберта не так уж и плох.

– У тебя же блестящий ум, Дэвид. Ты еще в состоянии написать восхитительные истории. Но что-то в тебе замкнулось, и ты погряз в обыденности просто потому, что так легче.

– Ничего во мне не замкнулось! Единственно: писать – это не только сесть утром за компьютер и открыть кран. У всех бывают более и менее творческие периоды. Капра говорил, что написание сценария – это самая трудная часть, которую меньше всего понимают и меньше всего замечают. Я живу, как все сценаристы.

– Видишь ли… Я говорю с тобой о твоей жизни, и твоя первая реакция – спрятаться за цитату. Вот когда ты в последний раз написал что-то, чем можешь гордиться?

– Я делаю все возможное, Эбби… и у меня часто складывается впечатление, что никто этого не понимает.

– А Харрис?

От одного этого имени я впал в панику. Неужели Эбби разузнала о моей встрече с Кроуфродом, о моем путешествии в Беркшир и моем расследовании?

– Что Харрис?

– Не знаю… Три дня назад он умер. Все только об этом и говорят, а ты ничего не говоришь. Тишина в эфире. Значит, тебя это должно сильно затрагивать. Возможно, ты хочешь об этом поговорить?

– Харрис был великим режиссером и…

– Это все, что ты можешь сказать?

– А что ты на самом деле хочешь, чтобы я сказал? Что в последние дни я не перестаю думать о своей матери? Да, это так и есть. Но если о ней говорить, что это изменит? Я никогда ее не знал, Эбби. Элизабет Бадина для меня будто чужая.