Разумеется, на таких условиях нельзя было торговаться с могущественными правителями государств континента в тех местах, где «вопрос состоял не столько в том, терпима ли компания с индийцами, сколько в том, терпят ли компанию индийцы», как заметил один критик в 1624 г. Однако даже в таких местах компания — как и португальцы с англичанами — часто умудрялась добиться экстерриториальных прав для своих представителей, как это было принято у азиатских правителей по отношению к купцам всех национальностей. Одним примечательным исключением в обычных договорных отношениях между европейскими и азиатскими державами является голландско-персидское соглашение о дружбе и торговле, подписанное в феврале 1631 г. в Гааге. Документ этот в качестве особого условия оговаривает, что с персидскими купцами в Нидерландах будут обращаться точно так же, как с голландскими гражданами, но кроме этого им даруют коммерческие и юридические привилегии, какими обладали англичане в Делфте и шотландцы в Вере. Возможно, столь щедрые соглашения были сделаны Генеральными штатами потому, что они знали, что у персов (иранцев) не имелось морского судоходства. А поскольку наземные пути в Европу преграждали враждебно настроенные к ним русские и турки, перспективы того, что какие-либо персидские купцы обоснуются в Нидерландах, казались весьма отдаленными. Как бы там ни было, VOC не обращала внимания на сей договор, который так и остался невостребованным.

Территориальная экспансия VOC ограничивалась Цейлоном (Шри-Ланкой), Южной Африкой и островом Ява. В других местах, например на Суматре и Сулавеси (Целебес), голландцы довольствовались доминирующим коммерческим положением, приобретенным посредством договоров или контрактов с султанами побережья, многие из которых стали их приспешниками или вассалами, чья власть, однако, на внутренние районы островов не распространялась. Первоначально голландцы вторглись на Цейлон (в 1638 г.), дабы оказать помощь Раджасингху II против португальцев и захватить все — или хотя бы часть — районы острова, где выращивалась корица. К тому времени, когда в 1658 г. военные действия завершились изгнанием португальцев, VOC уже контролировала прибрежные районы, а король Канди в конечном итоге лишился выхода к морю. Голландская колонизация Южной Африки оказалась некоторым образом уникальной в истории VOC, и она рассматривается в главе 9. Что же касается завоевания Явы, то оно началось с вынужденного вмешательства генерал-губернатора Мацуйкера в непрекращающиеся раздоры в государстве Матарам на стороне законного, но лишенного права на трон правителя в 1667 г. и завершилось установлением голландского владычества над всем островом столетием позже. Это завоевание не планировалось Heeren XVII, у которых вовсе не было желания превращать свою морскую торговую империю в территориальную. Но, подобно «торговцам сыром с Лиденхолл-стрит»[43] во времена Роберта Клайва и Уоррена Гастингса, они обнаружили себя втянутыми своими служащими в Батавии во внутренние раздоры яванских правителей, что закончилось именно таким превращением. Как писал Лауренс Реаль по другому случаю в 1614 г.: «Мы начали тянуть цепь, и одно звено повлекло за собой все остальные».

Хотя в XVIII столетии и Голландская компания на Яве, и Британская в Индии перестали представлять собой в первую очередь коммерческие структуры, а превратились в территориальные державы, в своих превращениях они явно отличались друг от друга. Тогда как британские военно-морские силы поддерживали и охраняли рост могущества своей Ост-Индской компании в Индии, военно-морские силы VOC и самой страны заметно ослабли за время борьбы за Яву. Возвращавшиеся домой голландские восточные «индийцы» везли, как всегда, богатый груз, состоявший больше из чая, кофе и фарфора, чем из пряностей и тканей, однако доминирование голландцев в малайских и индонезийских водах оказалось сильно подорванным в результате небывалого расцвета контрабанды и пиратства. Что, в свою очередь, во многом явилось результатом жесткой монополии, которую VOC стремилась установить в морях, на которые она заявила свои права.

Во многом, но не во всем. Потому что упадок военно-морских сил компании на Востоке некоторым образом являлся отражением ослабления военно-морских сил Соединенных провинций в Европе. Флот, с которым Михиел де Рейтер успешно противостоял объединенному англо-французскому флоту, был не более чем тенью своего предшественника веком раньше. Несмотря на потери, понесенные в европейских войнах второй половины XVII столетия, в 1699 г. голландская заморская торговля снова достигла высочайшего уровня пятидесятилетней давности, времен после заключения Мюнстерского договора. Однако в финальной борьбе против Людовика XIV, начавшейся в 1702 г. и завершившейся в 1713 г. подписанием Утрехтского мирного договора, Голландская республика переоценила свои силы. Она пожертвовала своими военно-морскими силами ради расходов на поддержку несоразмерно огромных военных усилий во Фландрии и на Иберийском полуострове. В частности, ошибочная политика английских и голландских государственных деятелей, направленная на принуждение Португалии присоединиться к Великому альянсу[44], дабы использовать Лиссабон в качестве военно-морской базы, втянула союзников в излишнее расширение военных действий. Такого перенапряжения сил оказалось достаточно, чтобы к 1713 г. заставить Англию принять французские предложения о мире, а Голландскую республику лишить статуса великой морской державы. В 1709 г. английское казначейство все еще могло занимать деньги под 6 процентов, тогда как Голландии приходилось платить все 9 процентов — по ставке, которая была выше любой другой, достигнутой со времен Олденбарневелта. Государственный долг Голландской республики, который в 1688 г. составлял 30 миллионов гульденов, возрос до 148 миллионов к концу Войны за испанское наследство.

Четыре континентальные провинции и вовсе не платили взносов на содержание военно-морского флота в 1706–1707 и 1711–1712 гг., и ограничивались лишь смехотворными суммами в другие годы, из-за чего остальные пять провинциальных адмиралтейств к 1713 г. глубоко погрязли в долгах. Задолженность эта побудила правителей-олигархов экономить на расходах на оборону, даже после того, как война закончилась и голландская заморская торговля стала оживать. Еще сильнее, чем прежде, они питали преданность идее достижения мира любой ценой и избегали каких-либо затрат, которые могли привести их к дополнительному налогообложению, — таких, каких требовало содержание боеспособного флота. Провинциальные адмиралтейства настолько увязли в долгах, что за 28 лет (с 1713 по 1741 г.) в Роттердаме было построено всего лишь семь боевых кораблей; адмиралтейство северной части провинции Северная Голландия в 1721 г. обладало только тремя кораблями дальнего плавания, два из которых прослужили уже где-то от 20 до 30 лет, адмиралтейство Фрисландии в 1723 г. имело всего один боевой корабль, а адмиралтейство Зеландии в первой половине XVIII в. построило только четыре боевых корабля. И лишь адмиралтейству Амстердама удалось в период с 1723 по 1741 г. найти деньги на постройку 33 кораблей, включая 12 линейных, несших от 52 до 74 орудий на борту.