— Нет.

— Да уж, будет и ему сюрприз, — довольно ухмыляется отец. — Кстати, Герман, что у тебя с телефоном? Весь день звоню, ты недоступен.

Я вспоминаю, что выключил сотовый и оставил в машине. Спускаюсь в гараж и тут замечаю на заднем сиденье Ленину сумку.

Времени — почти десять. До города ехать не меньше часа. Мчаться куда-то в ночи, когда можно спокойно завезти ее вещи завтра днем, — это, конечно, бред. Но от этой нечаянной находки меня прямо взвинтило. Взбудоражило так, что вообще на все доводы рассудка плевать. Пусть бред, зато сейчас увижу ее. Даже если это ничего не изменит…

Спустя час заезжаю в ее двор. Уже темно, скоро полночь, но в ее окнах свет. Значит, не спит. Захожу в ее подъезд, и внезапно накатывает, да так, что щемит в груди. Вспоминаю, как приходил к Лене четыре года назад, тоже часто ближе к ночи. Вспоминаю, как мы целовались с ней в этом подъезде, темном, пыльном, пропахшим чем-то затхлым, и меня совсем захлестывает…

Стучу в дверь, слышу ее шаги, шорох, и сердце разгоняется как спринтер перед финальным рывком, а затем Лена открывает дверь, и оно замирает. На секунду-две-три… а затем, вновь ожив, даже не стучит, а судорожно дергается.

Как же больно на нее смотреть и понимать, что она недостижима, что она не моя…

Нет, это невозможно… невозможно принять, невозможно с этим смириться.

Не все свои порывы я способен контролировать, не все…

Сам не замечаю, как уже сжимаю ее в объятьях, как жадно целую ее губы. Лена сначала лишь позволяет себя целовать. А потом и сама отвечает на поцелуй, выгибается со сдавленным стоном, дрожит в моих руках. И только когда начинает задыхаться, разрывает поцелуй.

— Ты любишь меня, — хрипло шепчу, вдыхая ее запах, от которого меня ведет еще больше. — Ты меня любишь… зачем тогда ты с ним стала? Я не упрекаю, нет… Просто не понимаю, зачем…

— Но ведь и ты не один… — тихо возражает Лена.

— Я — один. Вика — это не то. Я никогда не планировал связывать с ней жизнь. Там был просто расчет, голый, холодный расчет, ни грамма чувств, ни грамма даже примитивного влечения.

Чувствую, как Лена съеживается от этих слов. Ее совестливую душу это, наверное, очень ранит. Ну, уж прости, Леночка.

— Я знаю, знаю, что это по-скотски. И мне самому от этого тошно. Но речь не о том. Я бы никогда не стал с другой… в смысле, всерьез… пока люблю тебя. А ты? Зачем ты была с ним?

— Не знаю… мне было так плохо… А Антон… он очень хороший… — всхлипывает Лена, а потом вдруг вскидывается: — Ты говоришь, расчет? Ни любви, ни влечения? Но там, в Маяке… вы же там с ней… Расчет или нет, но у вас с ней было… всё. Разве это только расчет? Вы же наверняка…

— Не придумывай лишнего, Леночка, — целую ее в макушку. — Я люблю только тебя. И мне никто больше не нужен. Только ты…

Она судорожно всхлипывает.

— Я тоже тебя люблю, это правда… — Голос ее такой несчастный, что сердце сжимается. — Я бы всё отдала, чтобы было по-другому. Но… нам с тобой не повезло, — Она качает головой. — Я не оставлю Антона. Просто не смогу. Это исключено. Прости меня, Герман, прости… я не могу…

— А я не могу без тебя… — прижимаю ее к себе еще крепче, словно боюсь, что она прямо сейчас исчезнет.

— Пожалуйста, Герман… — стонет она. — Не рви мне душу. Оставь меня в покое. Так нам обоим будет лучше, легче… Не ломай меня, прошу! Не терзай меня, не мучай. Я бы правда хотела быть с тобой, ты даже не представляешь, но… Пойми меня, не могу я так поступить.

Она утыкается носом мне в грудь, содрогаясь от всхлипов. Потом медленно, тяжело отстраняется. Я ее больше не удерживаю. Не ломаю, не терзаю, не мучаю…

***

Ночью долго не могу уснуть, все думаю-думаю, как быть, что делать. Эти ее «не ломай меня, не терзай, оставь в покое» — как груз, как оковы. Больше всего не хочу делать ей больно. Не хочу, чтобы ей было плохо. Не хочу ее ломать, ставить перед выбором, вынуждать, создавать какие-то искусственные ситуации. Но в то же время понимаю, что и оставить все, как есть, тоже не могу. Лена мне нужна — теперь даже больше, чем раньше.

Отцовский безопасник обещал выяснить про этого Антона все, что можно выяснить. Но как дождаться…

Засыпаю лишь под утро. И почти сразу меня будит телефонный звонок. Принимаю вызов и опять заваливаюсь в кровать.

— Да, — говорю с закрытыми глазами. А из трубки доносятся чьи-то чужие истеричные вопли.

— Это Герман?! Я — Яна, подруга Вики. Ей плохо! Приезжайте скорее! Скорее! Я боюсь… Пожалуйста! Я адрес вам скину сейчас в whatsap…

22. Герман

Меня охватывает раздражение: ну что еще она опять придумала?

И до чего же велик соблазн просто послать Вику с ее выходками, сбросить вызов и спать дальше. Несколько секунд я еще лежу с закрытыми глазами, откинув руку с телефоном в сторону. Но Викина подруга, или кто она там, верещит в трубку, а фоном идет какой-то бит. В клубе они, что ли?

В конце концов говорю ей:

— Хорошо, сейчас приеду.

Вика, конечно, та еще актриса и истеричка, но вдруг с ней и правда что-то случилось. Правда, это оказывается никакой не клуб, а чей-то дом, но, в принципе, без разницы.

Полусонный выхожу во двор. Прохладный воздух слегка бодрит, но голова все еще тяжелая.

Только-только начало светать, еще и туман такой, что за три метра перед собой ничего не видно.

Адрес мне тоже ни о чем не говорит — какой-то новый коттеджный поселок черт знает где. Вбиваю в навигатор — к счастью, ехать совсем близко, но видимость из-за тумана нулевая, так что ползу еле-еле.

Викина подруга успевает еще дважды мне позвонить.

— А вы где? Вы уже скоро? Пожалуйста, побыстрее! Вике совсем плохо… — скулит она.

— Ты скорую вызвала?

Вместо ответа она начинает рыдать еще громче. Идиотизм…

Наконец останавливаюсь перед нужным домом. Даже с улицы слышно, как его сотрясает от музыки. Французское окно на первом этаже расцвечивают яркие вспышки, синие, красные, зеленые — очевидно, тусовка там в полном разгаре.

Иду и думаю: ну и какого черта? Если это окажется обычной истерикой или еще какой-нибудь ерундой в ее