духе, пошлю Вику прямо тут же. Как любит говорить отец — окончательно и бесповоротно. Без извинений, объяснений и угрызений совести. И в то же время, хочется, чтобы это оказалось истерикой или ерундой. Потому что в душе все равно тревожно за эту дуру.

Из дома вылетает какой-то тип, чуть не сбив меня с ног. Отбегает на пару метров в сторону и, согнувшись пополам, принимается исторгать содержимое желудка прямо на стену.

От этого зрелища меня и самого передергивает.

Захожу в дом — и едва не глохну от дабстепа. В полумраке, озаряемом мельтешащими вспышками светомузыки, пытаюсь разглядеть Вику или кого-нибудь еще из ее подруг, которых я прежде видел. Но народу здесь слишком много. Кто-то танцует, кто-то самозабвенно целуется по углам, кто-то спит, развалившись на креслах и диванах.

Поднимаюсь на второй этаж, там хотя бы значительно тише. Собираюсь уже звонить Викиной подруге, как слышу из приоткрытой двери:

— Викуля, может, тебе водички?

Распахиваю дверь и точно — Вика полулежит на полу ванной, спиной привалившись к стене и низко опустив голову. Волосы свисают на лицо спутанными прядями. Короткая кожаная юбка сбилась кверху, почти до пояса, так, что и ажурные резинки чулок, и стринги — всё напоказ.

Рядом с ней ползает на корточках, видимо, та самая подруга, что мне звонила. Пытается привести ее в чувство. Видел бы эту картину ее папаша…

— Ну что опять надо? — злобно шипит подруга, повернувшись на шум. Однако тут же догадывается, кто я. И начинает смущенно лопотать: — Герман? Вы же Герман? Ой, как хорошо, что вы приехали! Я уже не знаю, что делать… Вике вдруг плохо стало. Сначала она так… перевозбудилась, ее прям колотило всю и дергало. Глаза как безумные были, черные такие… Потом у нее судороги пошли… а сейчас вот без сознания почти…

— Что с ней? Она пила?

— Ну… — подруга замялась, отводя взгляд. — Не только…

Я приподнимаю за волосы лицо кверху. И становится не по себе, аж под ребрами противно засосало. Нащупываю артерию — пульс еле слышен. Кожа бледная, даже синюшная. Губы серые. Лоб покрыт испариной. Глаза стеклянные. Топ на груди мокрый и грязный — видимо, ее рвало.

И сразу вспоминается, как недели три назад я заезжал за Викой в Сильвермолл, где она встречалась с подругами, а потом попросила ее забрать. Мы шли с ней к выходу и случайно столкнулись с Максом Явницким. Поздоровались, обменялись парой фраз и разошлись. А на другой день Макс меня спросил:

— Под чем она у тебя?

— В каком смысле? — даже не понял я сразу.

— Вчера в ТЦ она же явно была загашена чем-то. Ну, не упорота, конечно, но точно чем-то легким закинулась… Так ты реально не заметил? — поразился Явницкий, потом ухмыльнулся: — Ты такие вещи не сечешь, да? Ну, поверь мне, твоя Вика чем-то балуется. Да, блин, какой я ее помню по школе — так вообще не удивлен…

Вика это правда потом яростно отрицала, а мне, по большому счету, было все равно. Конечно, если бы я был к ней хоть немного внимательнее, то заметил бы. Меня же кроме ее отца ничего не интересовало, а ее выходки и перепады настроения я просто игнорировал. И вот теперь она лежит на полу уборной без чувств, накачанная неизвестно чем…

— Что она принимала?

Подруга мямлит что-то невнятное под нос.

— Ну! — прикрикиваю я.

— Кокс… она всего один раз… там парень один нас угостил… говорил, что будет кайфово… что с одного раза ничего страшного… а Вика… она такая расстроенная была вся… ей было очень плохо!

— А какого черта ты скорую не вызвала?

— Я не знала… Она сознание недавно потеряла… Наши сказали, что не надо скорой, что она сама в себя придет… что скорую нельзя, проблемы будут… Вика тоже не хотела, когда еще… ну могла говорить… Так и сказала: «Если что, звони Герману». Я и позвонила…

Не дослушав ее лепет, я подхватываю Вику на руки и, расталкивая всех, в темпе спускаюсь вниз и выбегаю на улицу. Укладываю ее на заднее сиденье. И через минуту срываюсь и несусь на полной скорости к городу. К счастью, уже рассвело и туман почти рассеялся.

23. Герман

Спустя трое суток

— Проходи, — Леонтьев распахивает передо мной дверь кабинета и пропускает вперед.

В его кабинете я второй раз. И опять — по личному приглашению «поговорить с глазу на глаз».

Первый раз, когда состоялось наше личное знакомство, закончился угрозами и требованием оставить его дочь в покое. Сегодня, чувствую, риторика будет кардинально иной.

Хотя три дня назад он из меня чуть душу не вытряхнул.

Ему тогда позвонили из больницы, сообщили, что я привез Вику с передозом. На тот момент она еще была в реанимации, без сознания, и я ждал в больничном коридоре новостей. И вдруг ворвался Леонтьев, обезумевший от страха и ярости, и с ходу набросился на меня.

Вцепился в ворот джемпера, припер к стене и зашипел в лицо:

— Тварь! Ублюдок! Что ты с ней сделал?! Ты дал ей наркотики? Ты?! Конечно же, ты! Доченька моя… глупенькая… Говорил же ей, с каким дерьмом она связалась… Но она не слушала, не верила, выгораживала тебя постоянно… А ты… ты, сволочь, еще ой как пожалеешь! Ты у меня сядешь и не выйдешь… Кровью своей умоешься…

Лицо его побагровело, на лбу вздулась синяя узловатая вена, на губах собрались пеной слюни.

За его спиной маячил какой-то тип в медицинской форме и робко просил успокоиться. А вот его верного телохранителя, без которого Леонтьев из дома не выходит, не было. Видимо, он так спешил после звонка, что забыл о личной безопасности. На самом деле в ту минуту мне его было даже жаль.

Я молча, с непроницаемой миной, выслушал всю эту тираду, убрал его руки от своего горла и пошел к выходу.

— Молись, гнида, чтобы она скорее пришла в себя! — кричал он мне в спину, пока я шел к двери. — И не думай даже прятаться. Из-под земли…

Я уже покинул отделение, а он всё голосил…

Из больницы я поехал к отцу. Но про Вику рассказал ему только спустя пару дней. К тому времени она уже пришла в себя.

Отец сначала, конечно, изумился. Несколько раз переспросил.

— Она что, наркоманка?! Ты серьезно? Это не вброс? Сам видел? Это что же получается — дочь губернатора, так рьяно выступающего за семейные ценности, наркоманка?!

— Не знаю. Не думаю. Я,