Шатков сбросил газ — понял, что едет все-таки не туда, остановился. Разворачиваясь, поставил машину поперек улицы, прочно закупорил ее — дернулся вперед, уперся носом в какой-то старый дувал, сдал назад — чуть не снес бампером кирпичную кладку, потом снова дернулся вперед: шириной своей уазик был равен ширине улицы.

«Спокойнее, спокойнее! — Шатков облизал влажные губы (даже не заметил, как они стали мокрыми). — Главное — не суетиться под клиентом — такова первая заповедь… И еще — помнить, что нервные клетки не восстанавливаются. — Включил заднюю скорость и тут же остановился — увидел в слабом запыленном свете стоп-сигналов уазика, что бампером машина уже уперлась в кирпичную, с хорошим рисунком кладки стену. — Наш паровоз вперед лети… — Шатков вновь выкрутил до отказа руль и дал передний ход. — Спокойнее, спокойнее, пусть рисовая каша с изюмом вызывает бешенство у других…»

Он был весь мокрый, будто попал в дождь, к телу от напряжения, от осознания того, что он понапрасну теряет время, прилипла уже не только рубашка, но и куртка, волосы также сделались мокрыми, сердце оглушающе громко колотилось в висках.

— Спокойнее, спокойнее, — повторил он вслух. — Наш паровоз вперед лети… Тьфу! — он выругался. — И лезет же на язык какая-то дребедень!

Развернулся он все-таки ювелирно — «уазик» не то чтобы не снес ни одного камешка — даже не зацепил ни за что, ни за дувал, ни за кирпичную кладку, нигде ничего не царапнул. Шаткову, несмотря на то, что он сильно нервничал, самому понравилась такая работа, он повеселел, снова надавил педаль газа, рукою стер пот со лба.

Где же он зевнул, где пропустил поворот, закоулок, в который нырнул «опель»? Где-то недалеко здесь должен быть еще один выезд из города — неприметный, пыльный, может быть, даже со слегой, положенной поперек, или проторенный через чей-нибудь хозяйственный двор. Где же он сокрыт, этот чертов поворот?

Шатков вновь стер пот со лба — жарко, слишком жарко. Как в паровозной топке.

Но это только казалось Шаткову, что очень жарко — он ощущал, он кожей своей чувствовал, что настоящая жара ожидает его впереди…

На горбатом мостке уазик лихо взвился в воздух, с силой грохнулся всеми четырьмя колесами о каменную твердь улочки, затем приподнялся одним боком над землей, железные суставы машины жалобно задзенькали, завизжали, некоторое время он катил, как мотоцикл, на двух колесах, потом опустился на четыре точки.

Шатков глянул в одну сторону, в другую, недовольно поморщился — похоже, снова проехал.

— Стоп! Назад! — скомандовал он сам себе.

Надо было разворачиваться опять. Шатков теперь понял, куда делся «опель» после того, как пересек этот горбатый мосток. Поворот надо искать сразу за горбиной, у края мостка.

Внутри у него все обострилось, как это часто бывает с людьми либо больными, либо теми, чья работа требует предельного эмоционального напряжения. «Все на нервах», — обычно жалуются такие труженики. Шатков тоже относился к ним, хотя никогда не жаловался, он, наоборот, часто посмеивался над своей долей, относился к себе с юмором. Пот не переставал лить с него. Может, он заболел? Простудился, подхватил какой-нибудь новомодный африканский или азиатский грипп? Несмотря на то что ему было жарко, внутри он неожиданно ощущал холод. Даже плечи обожгло холодом, холод опалил грудь и живот, по спине, вдоль хребта, также побежала холодная струйка.

Во второй раз он развернул уазик быстрее, чем в первый, сказался навык, только что полученный, хотя досада не проходила, она, наоборот, усиливалась — упустил-таки он «опель», зевнул, теперь хоть из города исчезай и передавай задание другому человеку… Шатков подъехал к мостку с обратной стороны и сразу же, между двумя оградами-дувалами, увидел едва различимый след, примятость в ровной траве.

Дороги между дувалами не было, колеи тоже не было, а след был. Шатков с ходу резко затормозил, чтобы не пролететь мимо, направил уазик между дувалами. Похвалил себя за глазастость — след совсем невидимый, заметить его трудно, немудрено, что промахнул мимо, добавил газа.

Показались крупные скальные глыбы, между которыми был проложен проход — ровно такой, чтобы в него втиснулась машина, вскоре обозначилась и колея — две выработанные до камня полосы.

Под днищем уазика пронеслись несколько здоровых камней, Шатков, не удержавшись, удивленно оглянулся на них: как же тут прошел «опель»? Он на камнях запросто мог оставить половину днища, а если на скорости — то вообще содрать половину кузова.

Может, Шатков и в этот раз промахнулся и свернул не туда? Шатков с досадою покрутил головой, услышал стук собственного сердца, отозвавшийся в ушах неприятным звоном — если он промахнулся и в этот раз, то все — считай, поезд ушел: если Николаев открыл новый склад — кроме тех, что у него уже есть, о которых Шатков дважды передал сообщение в Москву, — то склад этот Шаткову уже придется вычислять по бумаге, методом тыка: попал — не попал, попал — не попал… Но этим методом пусть работают великолепные российские ученые, это их дело, а сыщики, бизнесмены и прочие, не самые, может быть, худшие представители рода человеческого, не имеют права на промашку, для них промашка — все равно, что ошибка для сапера. Он вспомнил о Корреспонденте, по лицу его пробежала судорога, к горлу подкатил ком… Он едва-едва загнал его обратно.

О Корреспонденте лучше не думать. В горле у Шаткова родился сам по себе глухой зажатый звук. Это нервное, это пройдет, Шатков помял пальцами шею, звук не повторился. Нет, сейчас не до Корреспондента, не до слабостей, сдаваться нельзя, — ни криком, ни слезами Корреспонденту уже не поможешь, надо только донести до тех, кому это положено знать, правду о том, что произошло с майором госбезопасности Семеновым.

Шатков это сделает.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем в горном сумраке Шатков увидел два красных глаза, не сдержал улыбки — все-таки не упустил он «опель», отыскал иголку в стоге сена. Хотелось закричать от радости, пуститься в пляс прямо в этой грохочущей коробке, стукаясь головой о крышу, задевая локтями за спинки старых продырявленных сидений и железные выступы кабины, но вместо этого Шатков поспокойнел лицом, крепче взялся за руль, который у него буквально вышибало из рук, отбивало пальцы — под колеса попадали камни, резина соскакивала с них, всякий толчок усиливался, попадая на баранку — управлять «уазиком» было непросто. Водителям, которые работают на этих машинах, не позавидуешь…

Главное теперь было — оставаться незамеченным, сидеть на хвосте у «опеля» и быть невидимым и неслышимым. Шатков сбросил газ, перевел дыхание, словно бы не на машине ехал, а бежал сам,