ногами измеряя запущенный, лишенный жизни проселок. Хотя проселком эту дорогу называть нельзя, проселки в России пролегают обычно среди полей, эти пыльные дороги соединяют бедные российские деревни. Здесь же, среди скал, неизвестно, как нужно называть эту горную дорогу, эти две колеи, ведущие в чужое гнездо? Прогорки или погорки… нет, это неведомо никому.

Он сделал рукой реверанс, не удержался и по-школярски ширкнул носом, уходя от своих мыслей, от сравнений, от всего пустого, наносного, что западает в голову в минуты, скажем прямо, опасные — ведь он находится на охоте.

Впереди в темнеющем густом воздухе вечера ярко зажглись красные фары и тут же погасли, снова зажглись. Шатков сощурил глаза, вглядываясь в пространство, затормозил, выключил мотор уазика. Некоторое время машина катилась по инерции, давя колесами камни, потом остановилась. Шатков протер рукою переднее стекло уазика — «опель», похоже, остановился. Что там, пост? Толстяк в кепке «феррари» проверяет, нет ли за ним хвоста? Или что-то еще?

«Опель» действительно стоял — машина была видна еле-еле, словно размытое белесое пятно неопределенной формы, похожее на выцветший кусок мха, приклеившийся к боковине горы.

Приоткрыв дверцу, Шатков посмотрел на бок «уазика», остался доволен: даже если уазик рассматривать так, что из глаз от напряжения потекут слезы, все равно вряд ли его можно будет различить: машина сливается с камнями, со стволами деревьев, с вечерним сумраком — дорожная грязь прочно облепила ее, стала своеобразной маскировочной краской.

Но что все-таки впереди? Почему остановился «опель»?

Вот белое пятно сползло с боковины горы, тихо двинулось вперед, призывно мигнули и погасли два красных огня — водитель «опеля», сворачивая за крутой скальный выступ, нажал на тормоза, — и «опель» исчез.

Шатков завёл мотор, покатил вперед, соображая, для чего же все-таки останавливался «опель»?

Через минуту все стало ясно: у боковины скалы стояла неприметная будка, сплетенная из прутьев, обложенная камнями, за которыми можно было спрятаться, довольно грозное боевое сооружение, способное долго держать оборону. Шатков подъехал к ней, от будки отделился человек, одетый в пятнистую форму, повелительно поднял руку.

«И тут военные!» — у Шаткова даже заломило под ложечкой — против военных он был слаб, — но в следующий момент отпустило: охранник не был военным, просто он носил пятнистую военную форму. Афганец, Людоед, Мулла, «Феррари», Гимназист и прочие носили джинсовые куртки и брюки, а этот товарищ (или кто он там: господин, гражданин, мюрид, сичевик?) был одет в КЗС, «комбинезон защитный, сетчатый», позаимствованный на армейском складе. Ремень потертый, на ремне — кобура с расстегнутым ремешком.

Охранник был вооружен «макаровым» — офицерским пистолетом, который в Афганистане называли «грузилом»: проку от пистолета не было никакого, он никак не тянул против моджахедского автомата или «бура» — тяжелой дальнобойной винтовки, хотя здесь, в горах, или в городской тесноте «макаров» — оружие отличное.

У Шаткова мелькнула мысль: «Вот и пистолетиком можно разжиться» — он выпрыгнул из уазика и, приветливо улыбаясь, шагнул к охраннику.

— Меня срочно послали к Николаеву, для него есть кое-какие новости, — сказал он.

Охранник напрягся лицом, что-то соображая. Шатков неожиданно резко выкинул перед собой руку со скрюченными пальцами, ширкнул охранника в низ грудной клетки, где сходятся ребра, потом ткнул в лицо.

Охранник охнул, с шипением втянул в себя воздух — внутри его обожгла боль, перед лицом забегали, заплясали золотые электрические брызги, в следующий миг они окрасились в алый цвет. Охранник согнулся, от удара в лицо выпрямился, прижал руки к глазам и кулем повалился на спину. Шатков, окончательно успокаивая пятнистого, добавил ему ребром ладони по печени и подхватил обмякшее, сделавшееся каким-то сырым, неувертливым тело, отволок в сторону, за плетеную будку.

— Отдохни, полежи немного, — пробормотал он, — покемарь… Это полезно.

«Кемарить» охранник будет долго — часа полтора, раньше в себя он не придет.

— Напялил зачем-то летний костюмчик, в нем же простудиться недолго. Осень на дворе! — Шатков потрогал пальцами ткань комбинезона, прикидывая, не переодеться ли, потом решил, что время не ждет, переодеваться долго, выдернул из кобуры охранника пистолет, сунул себе за ремень — сзади, по-афгански, из кожаного кармашка кобуры достал запасную обойму, мельком глянул на нее, проверяя, до конца ли набита патронами, и положил в куртку. — Смотри не простудись, — заботливо проговорил он на прощание и бегом припустил к машине.

Охранника, если даже тот очнется раньше положенного срока, Шатков не опасался — к тому времени все уже кончится. Он не успел соединить проводки зажигания (разъединились, и мотор заглох, пока Шатков беседовал с охранником), как услышал характерное хрипение громкоговорителя — в шалаше охранника находилась рация, Шатков выпрыгнул из уазика, бегом помчался к плетеной будке, нажал на рычажок приема рации. Рация, висевшая на гвозде, была обычной милицейской, довольно примитивной, но надежной.

— Саид, это ты? — послышался грубоватый, искаженный треском ослабевших батарей, голос из рации.

— Я! — рявкнул Шатков, совершенно не боясь, что его голос не будет похож на голос Саида — все равно голос исказит эфир, сделает писклявым, дребезжащим, принесенным с того света.

— Чего так долго к рации не подходил?

— Извини, я тут обедаю. Кусок прожевывал.

— Извини, извини… Обжора! А чего про Людоеда не сообщил?

Значит, в «опеле» кроме толстяка в кепке находился и Людоед со своей командой. Хотя Шатков Людоеда не засек. «Слона-то я и не приметил. Еще одна ошибочка!» — выругал Шатков самого себя.

— А что сообщать-то? Ты сам знаешь его не хуже меня.

— Ну, все-таки… Людоед — начальство, а о начальстве положено все знать — где оно, что оно, с кем оно…

— Сейчас к тебе прикатит человек, которого ты еще не знаешь. Только что проехал.

— Кто?

— Из новеньких.

— А-а… Вечно эти новенькие! Зачем едет-то?

— Николаеву депешу везет. Люди прибыли… То ли из Москвы, то ли еще откуда… В общем, Николаеву надо возвращаться домой.

— Что, по рации нельзя было сообщить?

— Можно, да только есть вещи, которые рации не доверишь.

— Отбой, Саид! Все. Хватит болтовни!

— Хватит так хватит, — пробурчал Шатков недовольным тоном, вырубил рацию, сунул ее за пазуху — вещь это нужная, может еще пригодиться, хотя и тяжелая.

Вернувшись к уазику, Шатков посмотрел, виден ли Саид со стороны дороги или нет. Саид был виден, и Шатков вернулся, кряхтя, оттащил его подальше в кусты, сверху набросил тряпье, валявшееся в плетеной будке, вновь выбрался к машине и удовлетворенно отряхнул ладони — теперь все было в порядке.

Второй пост находился в километре от первого, — такой же прутяной домик, прикрытый рваной полиэтиленовой пленкой — Николаев особо не тратился на своих подчиненных, берег деньги, обходился дырявыми корзинами, поставленными вверх дном, хотя охранников