а под кадыком поскрипывает резко, вышибая сыпь на коже, что-то колючее, все тело прошиб озноб.

Шатков с силой провел себя ладонью по лицу, потряс головой, стараясь, чтобы этого движения не заметил Николаев.

Достав из ящика бутылку, которая показалась кислой, бракованной, Николаев целиком вылил ее на голову Корреспондента. Опустошенную посуду откинул в сторону.

— Если уж на то пошло, — мы люди щедрые, — объявил он и обхватив главу «делегации» рукою за плечи, повел его в сторону, к деревьям.

О чем они там говорили, не было слышно, можно было только догадываться, глядя на лица. Гости оказались неуступчивыми, и тогда Николаев, показав пальцем на вкопанного Корреспондента, пощелкал пальцами.

— Теперь пора отведать и шашлыков…

Тот, который был повыше — глава «делегации», — чуть ли не бегом припустил на соседнюю поляну, маленький также спешно последовал за ним, на ходу зажимая рот ладонью — его, как и Шаткова, тоже чуть не вырвало.

— А деньги? Как же с деньгами, которые он вам задолжал? — спросил минут через двадцать глава «делегации» — он еле-еле пришел в себя от увиденного, выпил несколько стопок водки, есть же пока ничего не мог — еда не лезла в горло.

Николаев усмехнулся, проговорил медленно, жестко чеканя слова:

— Я эти деньги ему простил.

Своего Николаев добился — приезжие выложили за партию автоматов Калашникова столько, сколько он хотел — никакие разговоры насчет родного народа, земли, которую надо защищать, веры, Бога, сыновьего долга и тому подобное не помогли.

Теперь Шатков точно знал, зачем Николаев пригласил его на поляну казни — завтра должен наступить его день. В крайнем случае послезавтра — и то, если ему очень повезет…

Глава девятая

Неспроста Шатков подозревал, что в горах у Николаева не один склад, а несколько — горы здешние имеют много потайных ходов, лазов, щелей, пещер; недаром в начале войны, когда наступали немцы, в одной из пещер спрятали дорогую коллекцию вин, в которой находились и испанские хересы двухсотлетней давности, и французские коньяки времен Наполеона, и «порт-вайны» — сладкие португальские вина, и «Слезы Христа» — божественное вино, любимое Николаем Вторым, — в общем, коллекция, которая тянула на несколько десятков миллионов долларов, не найдена до сих пор. Горы не пожелали возвращать ее людям.

Здешние горы имели и другие, более страшные загадки. От группы пионеров, случайно забредших в каменный лабиринт, нашли лишь косточки и то пятнадцать лет спустя после их исчезновения, в пещеры проваливались целые отряды спелеологов и пропадали совершенно бесследно — в общем, всякое бывало. А уж в том, чтобы надежно спрятать что-нибудь ценное, и вопроса нет — лучше здешних скал ничего не найдешь. Столетия спустя люди будут находить то, что было спрятано нашими современниками…

Разделив свою охрану пополам, Николаев оставил одну половину в усадьбе, со второй укатил на один из складов. Шатков был оставлен в усадьбе. Он рванулся в один угол — закупорено, в кустах сидит человек, держит под прицелом часть территории, дымит цигаркой, в другой точке тоже не пройти, там также восседает охранник, то же самое и в третьем углу — Николаев, уезжая, прочно запечатал усадьбу. Шатков, запаренно стер пот с лица, сдвинул в сторону губу в неверящей улыбке: уж не ради ли него так запечатана усадьба?

Нет, Николаев запечатал не его, точно, не его. Шатков все-таки мелкая рыба для Николаева, Николаев любит крупных особей — таких, как два посланца кавказского народа, безуспешно рвущегося к свободе.

Шатков нервно покусал ногти: что же делать, что делать?

Глянул на часы — еще не все потеряно, Николаев уехал три минуты назад, его можно нагнать: Николаев не любит быстрой езды. Но, как нагнать, на чем? Жигуленок из сарая не вывести, если Шатков выведет его из сарая, то не перемахнет на машине через ворота, старый жигуленок не птица, если же перемахнет, то получит вдогонку пулеметную очередь — подстрелят, как ворону.

Оставался один путь. У стенки сарая имелось глухое место, которое не просматривалось никем из охраны, Николаев опечатывал усадьбу так, чтобы один охранник обязательно видел другого. Это место было глухим, не просматривалось никем — задняя стенка сарая.

Стенку он одолеет. А дальше как быть? Дальше, если ситуация ничего не подскажет, если не подвернутся колеса, он хотя бы посмотрит, куда, в какую сторону укатил Николаев со своей командой, Шатков определит это по отпечаткам шин, по пыли, нанесенной на кусты, по тому, как в воздухе висит бензиновый дух, по неким невидимым приметам — Шатков умеет делать то, чего не умеют делать другие.

Недаром Шатков задавался вопросом: один склад у Николаева или несколько? У Николаева было несколько складов, расположенных в одном квадрате, недалеко друг от друга, вполне возможно, даже соединенных между собой подземными ходами. Об этом Шаткову случайно проговорился Гимназист, а проговорившись, испуганно хлопнул себя ладонью по рту.

Шатков сделал вид, что ничего не заметил — занят был другим, не видел и не слышал Гимназиста, и тот через несколько минут успокоился. Хотя и спросил на всякий случай, проверяя Шаткова:

— Ты слышал, чего я сказал?

— А? — Шатков, который пришивал к джинсам отодравшуюся молнию, поднял непонимающее лицо. Протер глаза. — Не понял… Ты чего-то сказал?

— Ничего, — пробурчал Гимназист, — ничего не сказал. Тебе послышалось.

Небрежно пройдя вдоль стенки дома и кивнув охранявшему «пространство» новому человеку из окружения Николаева — слабогрудому и злому, как две капли воды похожему на Гимназиста человеку, — свой, мол, идет, не тревожься, — Шатков очутился около сарая, зашел за него и мигом, будто ловкий зверь, взлетел на стену. Беззвучно перемахнул через нее, спрыгнул на землю, перебежал узенькую, всего в несколько вороньих скоков улочку, построенную, видно, еще татарами в Аллах знает, каком веке (эта улочка всегда вызывала в Шаткове ощущение неясной печали, будто он сам был причастен к ее умиранию), перемахнул через грядку густых черных кустов. Затаив дыхание, слыша стук собственного сердца, присел.

Сделал он это вовремя — по улочке, поднимая пыль, промчался запоздалый «опель» с охраной, за рулем машины сидел толстяк в кепке «феррари». Если он и умел что-то делать — то водить машину, имелась у человека к этому склонность. А может быть, и большее, чем простая склонность — талант.

«Интересно, интересно, — Шатков сплюнул себе под ноги, — проверочка, что ли? С чего бы это? Ведь Николаев — такой неуязвимый, такой сильный, ничего не боится. Он же — царь, властелин. И вдруг чего-то забоялся, проверять начал, нет ли хвоста? А чего, собственно, он забоялся?»

«Опель» свернул за угол, дорога там