— Дэвушка. Чем эму дэвушка помышала? С мужщынами бы ваивал, шакал.

— Джафар вас спас, — виновато пробормотал профессор. — Я бы не справился. Простите меня, Карина.

Карина кивнула и сделала еще шаг по направлению к выходу. Домой, домой, все остальное потом. Боль в животе скрутила внутренности, и она еле передвигала ноги.

Еще и еще шаг. Руки не слушались, и она не смогла открыть дверь. Кабиров подошел, щелкнул замком. Вот и площадка. Совсем немного. Карина шагнула и скорчилась, согнулась пополам. Болело так, как будто внутри работала мясорубка. Но все-таки она шла, она продвигалась все ближе к своей двери.

— Карина, стойте! — откуда-то издалека крикнул Кабиров. — Стойте, вам говорят!

Он подбежал сзади и поддержал ее как раз вовремя — боль едва не швырнула ее на пол.

— Вы что, беременны? Вам надо в больницу! Молчите, я вызову «скорую». Джафар!

В глазах потемнело, и Карина с облегчением опустилась прямо на грязный пол лестничной клетки. Перед ней на бледно-желтом кафеле растекались пятна крови. Это от того убийства, подумала она, здесь лежал убитый человек. Слово «убитый» с невыносимым звоном рассыпалось на тысячу кусков. Белые осколки этого слова, продолжая звенеть, летели на черную гладь реки и таяли. Река была теплой, Карина плыла по ней, и река вытекала из нее.

Кабиров стоял на берегу реки с телефонной трубкой и что-то говорил, но слова тонули в тумане, оставляя только эхо:

— Скорая-орая-рая… Срочно-рочно-очно…

— Скорая? Срочно, у женщины кровотечение! Пишите адрес! Нет, когда еще приедут, не успеют… Джафар, ты на машине? — крикнул он по-азербайджански. — Бросай этого и беги сюда! Ее надо в больницу, прямо сейчас. Дай одеяло какое-нибудь и вызови лифт.

Говорят, перед смертью даже самые безнадежные больные приходят в сознание, чтобы рассказать близким, где спрятаны деньги и зарыты сокровища. Карина так и не могла впоследствии вспомнить, при каких обстоятельствах, когда и где назвала профессору телефон автомастерской. Но факт, что, когда ее под капельницей повезли в отделение, белый как простыня Саша уже стоял в приемном покое рядом с Муратом Гусейновичем и молчаливым Джафаром.

— Ничего, — пророкотал Кабиров, успокаивающе похлопав соседа по спине, — бывает. У меня трое детей и четверо внуков, знаете, сколько я беременностей пережил. И всегда какие-нибудь приключения, ни один просто так на свет не появился. Лучше б сам рожал, честное слово.

Саша покачал головой. По его щекам текли слезы, и он их не вытирал. Руки были в машинном масле, которое он не успел смыть, когда бросился в больницу к Карине.

— Я спрашивал у Бога, зачем нам столько трудностей. И Бог мне отвечал — это не трудности, это награда, а трудности будут впереди. Но почему они выпали ей? Ведь это я во всем виноват!

Мурат Гусейнович возразил:

— За Бога ничего не скажу, а я вот спрашивал у Саидова. Знаете, кто такой Саидов? Это тоже бог, но только в акушерстве. Он сказал, что надежда есть, а если так сказал Саидов, то почему мы не должны ему верить? Ведь не случайно я повез ее в эту больницу, на пятнадцать минут дольше, зато под крылом у Бога. Все, что можно, он сделает. Давайте поедем домой, а, Саша?

Он повернулся к Джафару и что-то ему сказал. Джафар ответил сквозь зубы несколькими словами, похожими на плевок. Саша только сейчас обратил внимание на этого дикого азербайджанца, и совершенно непроизвольно шерсть у него на загривке встала дыбом, а клыки оскалились. Враг напротив тоже ощетинился и принял боевую стойку. Всего на один миг, потом они снова вернулись в цивилизованное состояние, стали людьми в пальто и ботинках, мужчинами, которые готовы воевать при необходимости, но не здесь и не сейчас.

Презрительная реплика Джафара была понятна без перевода: одно дело везти в больницу беременную женщину, и совсем другое — помогать ее армянскому мужу, чтоб он сдох, как собака, под забором. При всем уважении к профессору.

Ольга Васильевна любила ночные дежурства. Как и многие пожилые люди, она легко переносила нехватку сна; ей было вполне достаточно немного подремать прямо на стуле, а уж если она могла иногда пристроиться на диване в вахтерке и поудобнее уложить ноги, то чувствовала себя просто шикарно. Но сначала она просто отдохнет от шума и суеты, посмотрит телевизор, попьет чай с кусочком вафельного торта, и никто ей не помешает — ни настырная Изольда Ивановна, ни жильцы, которых после двенадцати ночи не так много даже в праздничные дни.

Она посмотрела ночные новости, снова поахала над катастрофой в Южной Азии, где уже обнаружились погибшие россияне, и переключилась на программу, транслирующую демонстрацию мод. Показывали модели «от кутюр», как объяснила за кадром дикторша. Ольга Васильевна не знала французского языка и полагала, что «кутюр» — это фамилия модельера или собирательное название художников, которые придумали эти наряды, как говорят: «от Диора», «от Кардена», «от Кутюр».

Показы мод она любила, хотя никогда мысленно не примеривала на себя роскошные одежды, в которых щеголяли манекенщицы. Наоборот, ей было от души жаль светских дам и девиц, вынужденных напяливать на себя эти сверкающие, невероятно узкие — или наоборот, широкие, как абажуры, — платья, огромных размеров шляпы и высоченные каблуки. Конечно, это красиво, что и говорить, но ведь красоту можно оценить только со стороны, когда смотришь на девушку в изысканном наряде из зрительного зала или, например, по телевизору. Так что красота модной одежды — это для зрителя, а тому, кто ее носит, достаются только мучения. Недаром же говорят: жертва моды.

У Ольги Васильевны за всю жизнь едва ли набралось бы с десяток платьев, которые можно было назвать не то что роскошными, а просто красивыми. Детство ее выпало на военные и послевоенные годы, потом была студенческая нищета, рождение детей, самоотверженные старания вырастить их на две инженерские зарплаты. Но никогда она не завидовала богатым людям, особенно тем, про которых в последние годы стали показывать сериалы и светские хроники. Ведь это они расхаживают перед ней на каблуках, красятся, причесываются, наряжаются, потеют, крутясь перед камерами, — чтобы доставить удовольствие ей, сидящей у телевизора в теплых носках и удобных растоптанных тапочках, со стаканом горячего чая и вкуснейшим шоколадно-вафельным тортом! Как говорится, почувствуйте разницу и поймите, кто тут кому должен завидовать.

Этот жизнерадостный взгляд на вещи она переняла у покойного мужа, который отличался необычайно миролюбивым и спокойным характером. Желая сделать ей подарок, он обычно брал билеты в кино и говорил, например: «Сегодня нас будет развлекать сам Смоктуновский!»

Чтобы не вспоминать, как муж Леша в одночасье умер от инсульта, Ольга Васильевна постаралась сосредоточиться на модном показе. Демонстрировали зимнюю одежду. Рослые девушки, профессионально виляя бедрами, ходили по подиуму в коротких шубках, выставляя на обозрение длинные ноги в высоких сапогах на шпильке. Ольга Васильевна опять пожалела тех дурочек, которые, гоняясь за модой, будут носить это безобразие в московскую зиму: такие шубейки не спасут от морозов, а на шпильках в гололед ходить невозможно. Она вспомнила, что примерно так же одевается Карина — правда, шубка у нее подлиннее, почти до колен, зато каблуки высокие и тонкие, как иголки.