— И она, и Роберта сейчас одевают и прихорашивают Селесту. Она должна быть идеальна перед будущим женихом.

― Будущим женихам? — удивленно округляю глаза. — То есть Торнтоном? — интересно, а он об этом в курсе? ― Не слышала, чтобы он ей признавался…

— Ой, Вив, ты такая глупая! ― хихикает. — Разве можно в Селесту не влюбиться? Чуть позже сделает предложение. Они только-только наладили контакт…

Хмыкаю. Что-то не верится. Хотя, как я уже и говорила, пускай забирает этого чертового менталиста со всеми потрохами. Главное, чтобы счастливое семейство от меня держалось как можно дальше.

— Ну? Давай, побыстрее! ― подталкивает нервно. ― Беги, умывайся. И я тебе прическу сделаю, а ты мне. Потому что мало времени. Платья уже Сара и Роберта помогут надеть. А пока белье накинь.

Подчиняюсь приказу. Но не потому, что приказ, а потому, что умыться действительно стоит. И зябко в ночной рубашке после сна. Хочется завернуться во что-то более существенное, чем этот полупрозрачный наряд.

Быстро бегу в ванную, пока не замерзла полностью. Больше в раковине меня не ждут лягушки. Поэтому без страха привожу себя в порядок и возвращаюсь в комнату.

Гортензия уже там, нетерпеливо постукивает ножкой. На ней рубашка, чулочки, кринолин, нижние юбки и корсет. Однако он еще не зашнурован, завязки болтаются по спине. Я тоже натягиваю рубашку, чулки и юбки, тихо радуясь, что ни кринолинов, ни корсета платье не предусматривает. Только плотный лиф и жесткую тесьму под грудью.

Гортензия сажает меня на стул.

― Завяжи волосы в свободный узел на затылке, а несколько прядей спусти на шею, ― прошу. ― Под шляпкой все равно не видно. А так шпильки не будут давить. И голова не разболится.

― Уверена? ― переспрашивает, взвешивая локоны в руке. ― А если расплетется?

— Ну и что? Заплетем снова, — отмахиваюсь. ― Перед кем там красоваться?

Гортензия задумчиво принимается водить щеткой по волосам.

— Думаю, ты права, — наконец выдает. И начинает легонько заворачивать косы в пышную «баранку».

Через несколько минут мы меняемся местами.

— Что ты хочешь? — спрашиваю, расплетая золотистую косу.

— Не знаю… — смотрит смущенно. — Прическу всегда выбирала Мэри. Мне нравилось…

Голос звучит растерянно.

― А что именно? ― стараюсь понять вкусы сестры.

Гортензия пожимает плечами. Уводит взгляд. Привыкла, что все за нее решают. Или у Селесты подсматривать.

— Хорошо, — вздыхаю. — Поскольку у нас действительно времени маловато, то я сделаю то, что посчитаю нужным.

Кивает

— Только не ной потом! — строго предупреждаю.

Качает головой.

Беру в руку прядь светлых волос. Они действительно очень красивые. Такие блестящие, тяжелые и гладкие. Гортензия постоянно их пудрит. И очень даже зря. Ведь они, пожалуй, даже красивее, чем у Селесты.

― И забудь сегодня о пудре, милая! — ловлю ее взгляд в зеркале. ― Закрывай глаза и не подсматривай. Будет сюрприз.

Уверенной лишь притворяюсь для Гортензии. На самом деле мне неизвестно, понравится ли ей прическа. Проблема в том, что я не умею делать те, которые приняты здесь в Ласфарии в целом, и именно в королевстве Аквилания. Ни малейшего понятия не имею, как эти их «вавилоны» на голове выкручивают.

К счастью, Гортензия послушно закрывает глаза. Не подсматривает. Мне даже становится ее немного жалко. Она такая безвольная, так привыкла подчиняться, не иметь своего мнения, а где-то же это мнение должно быть. Где-то глубоко. И личность, которая рвется на свободу. Что будет, если сестра устанет сдерживаться, играть роль?

Перебираю волосы, расчесываю пока не начинают блестеть еще ярче. Моя бы воля, оставила вот так, распущенным. Может еще бы лентой украсила или шпилькой. Но Гортензия не отважится. И я вдруг понимаю, что нужно делать. Стоит только представить, что передо мной не взрослая девушка, а маленькая Любавочка, которую я собираю в садик. Причесываю красиво. Ведь там, в группе старших дошкольников «Колокольчик» ее ждет первая любовь ― Матвей. И для него нужно быть очень-очень красивой. Красивее напыщенной Вали, родители которой владельцы единственного в городе детского кафе «Бемби».

Руки сами собой начинают делить прядки. Как по мановению волшебной палочки появляются два пышных колоска. Но не обычные, а заплетенные наизнанку. Легко завязываю концы лентами, разрыхляю сплетенные пряди, чтобы косички выглядели пышными. А остальные волосы скручиваю в узел на затылке, переплетя тоненькими лентами и закрепив шпильками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вот и все, ― говорю со страхом. ― Нравится?

Гортензия медленно забирает ладони, которыми прикрывала лицо.

— Как? — нетерпеливо спрашиваю, потому что сестра замерла. Вытаращилась в зеркало и хлопает глазами.

― Не нравится?

Сердце в груди замирает.

― Очень! Очень нравится! — вскакивает на ноги и порывисто обнимает. ― А как ты это сделала? ― отстраняется, с любопытством заглядывает в глаза. — Прическа странная. И красивая. Похожа на маллалийскую косу. Только не совсем. Где ты увидела ее и научилась плести?

Краснею. Прокол. Снова.

― В какой-то из книг. Не помню, ― стараюсь казаться спокойной. И когда уж я перестану бездумно брякать, и таких ситуаций станет меньше.

Прическу замечают и маман с Селестой, когда мы уже одеты в утренние платья выходим в общую гостиную. Сестра придирчиво оценивает новый стиль Гортензии. Сжимает губы, но ничего не говорит. Настенные часы как раз бьют восемь часов, и нам стоит поспешить. Завтрак остается на столе нетронутым, но сейчас точно не чувствую голода. Нервное возбуждение сестер передается и мне. Только они предвкушают восторг и веселье, а я очередную кучу проблем.

И не ошибаюсь. Потому что в холле нас ждет не только лорд Торнтон, но и Фрэнк Симонс. И, самое главное, — Джеффри Спайк.

Он сразу находит меня глазами. Взгляд наполняется сначала изумлением, а затем искренним восторгом.

Нервно поправляю подол свободного, бледно-шафранового платья. Щеки невольно краснеют. Чувствую, что не только Джеффри смотрит на меня. Голубые глаза Торнтона, похожие на обломки льда, тоже пронзают взглядом.

Экс-жених идет вперед и сразу хватает за руку.

— Ты сегодня просто невероятно прекрасна, Вив!

Тыльную сторону ладони обжигают губы. Их жар чувствую даже через перчатку.

Слова холодным комом застревают где-то в горле. Молча пытаюсь высвободить руку. Ибо Джеффри хоть и уже отклеился от нее, а продолжает сжимать в ладони. Мне плевать на его ухаживание. И хоть мягко стелет и поливает медом, не верю ни на грамм. И, признаться честно, причиной моего замешательства все же является Торнтон. Его голубые глаза выглядят серыми как небо перед грозой. Я буквально кожей чувствую, как клокочет у него внутри гнев. Причина этого гнева мне не известна. И, похоже, никто кроме меня этого