– Сурен… э-э, не знаю, к сожалению, вашего отчества, – с очаровательной улыбкой воркует Ритуся.

– Просто Сурен.

«Небритый» еще больше тушуется и начинает переставлять карандаши в стаканчике на столе секретарши, которая выглядит силиконовым солнышком в мрачных кашинских владениях. «Солнышко» настороженно смотрит на странную парочку.

Ритуся вдруг решительно кивает Сурену, и он выходит за ней из приемной. Секретарша мчится к двери, приникает ухом к щели, но нет, Кашина уводит помощника шефа подальше.

– Послушайте, Сурен, у меня есть к вам вопрос. Поймите меня правильно, это совершенно не касается моих отношений с Михаилом. Все, эта проблема снята! К моей огромной радости.

– Да, Маргарита. И я рад за вас. Искренне.

Небритый смотрит на Ритусю столь похотливо, что она с опаской отступает на пару шагов.

– Мне нужно выживать. Думать о работе. Да, средств Михаил нам выделяет не так много… Впрочем, это все лишние слова. Скажите… – она запинается, но тут же берет себя в руки.

– Что вам известно о Бойченко и Супине? Что заставило их согласиться с грабительскими условиями сделки? Файлы и налоговые документы уничтожены, я знаю. Так что же? Или… вы ждете, что я заплачу вам за информацию, Сурен?

– Нет, Маргарита, – улыбается «небритый», наступая и дыша отрывисто в ее лицо.

– Денег у вас нет, а на ужин я пригласить вас не могу. Увы. Боюсь непредсказуемого Михаила Николаевича. Быть может, позже, когда вы крепче будете стоять на ногах, мы и вернемся к этому разговору. О плате.

Он поднимает руку, пытаясь коснуться ее волос. Рита снова отступает.

– Так что же, Сурен? Можете сказать – что за этим стоит?!

«Небритый» скучнеет и опускает руку.

– Все довольно туманно. Бойченко раньше занимался грузоперевозками. Видимо, активно возил контрабанду. Думаю, взрывчатые вещества или что-то в этом роде, так как он специализировался на пестицидах. Попал в серьезную пертурбацию в Гамбургском порту. Откупился. В этом ему помогали Супин и покойный ныне адвокат Рощин, работавший на Бойченко. История была благополучно похоронена. Значит, толком о ней знают лишь двое. Но лично мне кажется, что третий участник и свидетель – не слишком надежный – заболел и умер очень вовремя.

– Ч-что вы имеете в виду?!

– Я – человек дотошный и подозрительный. За это меня и ценит ваш бывший муж. Так вот, я узнал вчера, что адвокат Рощин проходил лечение в клинике, где работала Ирина Супина. Жена вашего главбуха. И так она хорошо его лечила, что адвокат благополучно в больнице помер. А Ирина уехала в Германию, якобы выйдя замуж. Это я не раскапывал.

– О Господи, – Рита шепчет, прижимая ладонь к губам.

– Возможно, все это несчастливое стечение обстоятельств, и не более того. А Супин искренне хотел помочь коллеге и поместил его к своей жене, в дорогую клинику. Бог весть… Но факт остается фактом. Вот, собственно, и вся информация к размышлению.

«Небритый» снова подвигается к Рите, вдыхает запах ее волос, которые покоя ему не дают, прикрывает глаза.

– Спасибо, Сурен. Это очень… интересно, – бормочет Рита.

И вдруг она слышит звонкий девичий голосок, несущийся снизу, с первого этажа.

– Ника-а! – кричит Маргарита, кидаясь к лестнице и тут же забывая о гадком Супине, похотливом Сурене, беспощадном Кашине.

Навстречу ей, раскинув руки, бежит очаровательная девчушка десяти лет с длинными темными волосами, в элегантной дубленочке. Ее карие глаза сияют радостью и нетерпением.

– Ма-а-ма! Мамочка моя! – кричит она, повисая на Ритиной шее.

– Деточка моя родная, Ники моя ненаглядная… Я, я так ждала…

Рита прижимает дочку, осыпает ее личико поцелуями и плачет, плачет навзрыд.

– Мамочка, я так соскучилась! Ну что ты плачешь?

Ника вытирает ладошками слезы с Ритиных щек и вдруг, хватая ее руку, прижимается к ней, щекочет ресницами.

– Помнишь нашу игру – бабочка прилетела? Бабочка-шоколадница. Вот, на палец перелетела… А теперь ей хочется к тебе на лобик!

Ника тянется вверх, обхватывает мамину голову.

– Помню, доченька, помню. Теперь мы всегда будем вместе. Всегда!

Ника вдруг смотрит на Риту серьезно и говорит твердо:

– Я вот не плакала. Я только злилась и говорила папе, что буду писать в ООН, в комитет по правам детей. Я все про это в Интернете узнала. Такой шум хотела поднять, чтобы он меня за ручку к тебе привел, вот!

Рита с изумлением смотрит на свою кроху, так похожую на красавицу маму и унаследовавшую железный характер отца.

– Ники, ну какой ты у меня боец! Не то что твоя слабенькая мама.

– Да уж! Он испугался и отобрал у меня компьютер. На три дня, правда. Но теперь вернул. И на няню перестал орать, – деловито сообщает Ника, глядя через Ритино плечо.

Маргарита поворачивается. Полная женщина с открытым круглым лицом, одетая в кургузый пуховичок, стоит рядом, вытирая слезы. Рита порывисто обнимает няню.

– Галочка, сколько же и тебе досталось, милая. Теперь все будет по-другому.

– Да, Риточка, я надеюсь. Я очень хочу, – кивает та.

* * *

Маня сидит в кухне, уперев взгляд в тарахтящий холодильник, и считает.

«…сорок семь, сорок восемь… Сорок восемь секунд он живет, а потом на пять минут помирает. Или дольше? Надо поточнее засечь, на сколько он помирает. Пять минут – и много, и мало… За пять минут можно полюбить. Да, можно, я знаю. А можно свести счеты с жизнью… А можно сложить эти минуты в часы, месяцы, годы и бездарно прокуковать их. И ничего не понять про жизнь, людей, про то, что настоящее, а что – пустое. О Боже, снова телефон… И Тосик запропастился куда-то. Впрочем, он все взял на себя, носится по этим жутким конторам, а я? А я сижу и считаю, на сколько времени оживает доходяга-холодиль– ник».

Телефон не сдается. Маня идет на его звук. Ее мобильный лежит в гостиной на газете со статьей про успешных женщин. Маня поднимает телефон, хватает газету и идет на кухню.

– Да? – говорит она в трубку и выбрасывает газету в помойное ведро.

– Маш, я у подъезда. Я приехал за тобой. Прошу, выходи… – Павел Супин говорит едва слышно.

– Паша, я думаю, что земле пора вернуться на свою орбиту. В общем, это уже произошло. Сумасшествие закончено.

– Маша, зачем ты ломаешь то, что только начинает… жить? Зачем?! Смерть Али – трагедия. Я сам себе места не нахожу. Но ведь есть будущее. Ты ведь… ты говорила о чувстве. И я нуждаюсь в тебе.

– Нуждаешься?! Но не любишь.

– Я… боюсь громких слов, прости, – голос Супина тускнеет.

– Я останусь тут, – твердо произносит Голубцова.