был обвинен не только в сквернословии во время игры, но и в том, что он усилил свое сквернословие словами «Я испражнялся на раны Господа нашего». Благодаря заступничеству его беременной жены, сестер и аббата он был освобожден и приговорен лишь к запрету на азартные игры и посещение таверны[369]. Скатологическое злословие было небезызвестно и в Средиземноморском регионе, где можно было услышать такие восклицания, как «Я испражнялся на Бога», или проклятия в адрес «Божьей задницы» (le cul de Dieu)[370].

Нападки на сексуальную неприкосновенность, повсеместно встречающиеся в социальных конфликтах, также могли быть использованы в кощунственной манере[371]. На немецком юго-западе мы имеем примеры богохульного варианта того, что сегодня обычно называется матерщиной. В ярчайшей форме такую «необычную клятву» можно найти в деле Меркли фон Цофингена, который был навсегда изгнан из города Базеля в 1376 году. Его наказали за то, что он поклялся словами «(пусть) Бог войдет в задний проход своей матери»[372]. Этим речевым актом Меркли нарушил божественную честь в трех отношениях: сам факт того, что он связал Бога и Марию с сексуальной активностью, был достаточно кощунственным. Но Меркли пошел еще дальше, призвав Бога нарушить табу на инцест. Такие провокации были одним из самых тяжелых видов словесного оружия, которое можно было использовать в то время, чтобы опозорить другую сторону. После таких высказываний словесная ссора обычно перерастала в полноценную конфронтацию[373]. Кроме того, в клятве Меркли инцест должен был совершаться в положении, которое в то время считалось неестественным, – сзади. В целом это нагромождение нарушений табу свидетельствует об агрессии против Творца, настолько же безмерной, насколько хорошо просчитанной.

В романских странах, особенно в Средиземноморском регионе, богохульства с сексуальным оттенком, похоже, были распространены даже больше, чем в немецкоязычных районах. Они следовали образцу мирских ругательств, затрагивающих честь, при которых женщин называли шлюхами, а мужчин – рогоносцами. В Толедо в 1526 году молодой слуга из Неаполя заявил: «Я отвергаю Бога и Пресвятую Деву, гребаную шлюху, с ее придурком-рогоносцем»[374]. В 1586 году сицилийский богохульник назвал Бога «рогатым козлом» (cabrón cornudo), а Пресвятую Деву – «ленивой шлюхой» (puta vagaza)[375].

Некоторые богохульники прямо угрожали Всевышнему насилием. В Цюрихе в конце XIV века, например, некий Кильхматтер не только пожелал, чтобы на Бога «пало зло», но и сказал, что ударил бы его ногой в живот, если бы Бог был здесь, на земле, – впечатляющая фантазия о всемогуществе![376] Трое богохульников в Страсбурге в 1359 году пошли еще дальше, совершив насилие в адрес Творца над предметом: согласно городской «Тайной книге», они оружием искромсали кресло, говоря, что, «если бы это был Бог, они бы отрезали ему ногу». После этого они «выкалывали глаза» игральным костям, крича, что, «если это был бы Бог, они бы выкололи ему глаза». В то время как большинство богохульников довольствовались тем, что называли части тела Творца, эти угрожали повредить его части тела. Говорят, что один из этих людей даже зашел так далеко, «что бросил нож в небо, сказав, что бросает его в Бога»[377].

Изображения святого из камня или дерева могли вызвать богохульные ругательства. В латинском издании «Корабля дураков» Себастьяна Бранта 1497 года дурак стоит со скипетром в левой руке, опустив ноги в яму или пруд, и тычет указательным пальцем в придорожное распятие. Из распятия как бы вырастает рука с указательным пальцем, вытянутая в том же жесте. Изображение противопоставляет дурные клятвы богохульника их антитезе – законной клятве[378]. Иллюстрация преступления богохульства в юридическом руководстве фламандского юриста Йоса де Дамхаудера середины XVI века менее аллегорична. Двое мужчин обращаются к каменному кресту в агрессивных угрожающих жестах; один обеими руками показывает распятому инвективный жест – фигу, который можно бегло описать как тогдашний эквивалент поднятого среднего пальца; другой вызывающе раздвигает уголки рта обоими пальцами и показывает зубы[379].

Нападки на художественные изображения божественного были не только материалом для моральных примеров или гравюр на дереве, но и, похоже, имели место в действительности. В Констанце рассказывали, что мальчик непочтительно обратился к распятому Христу и прикоснулся к его изображению на придорожной святыне[380]. В других местах, например на Мальте, мы находим следы жестового богохульства в виде знака рогов, а законы XV века в Северной Италии угрожали наказанием любому, кто покажет фигу Богу, его матери или святым[381]. Если здесь речь идет о неуважительном, профанирующем отношении к материальным изображениям божественного, то в эпоху Реформации вопрос об образах будет поставлен гораздо более радикально (см. главу 11).

Наконец, в столице Габсбургов Вене некоторые виды богохульных поступков все еще играли важную роль в эпоху позднего старого режима и раз за разом карались смертной казнью. Например, Анна Розина была казнена в 1702 году за то, что разрезала ножом освященную гостию, Мария Франциска Розенбергер – в 1705 году за то, что проткнула «самое святое» (т. е. причастие) иглой, а некая Елизавета – в 1709 году за то, что взяла с алтаря распятие и разбила его. Последнее произошло «из-за усталости от жизни», согласно венскому дневнику того времени. Четыре года спустя в мандате императора Карла VI появилась жалоба на то, что «молодые сироты, бродячие люди обоего пола», которые часто подвергались наказанию в судах и теперь хотели избавиться от жизни одним ударом меча, оскверняли и разрушали святые изображения[382]. На самом деле большинство из них были молодыми заключенными венских пенитенциарных и работных домов, которые стремились избежать своей мрачной участи путем казни. Такие «косвенные самоубийства с помощью казни» были совсем не редкостью в XVIII веке. Хотя в христианской Европе самоубийство считалось тяжким грехом и часто приводило к бесчестному погребению, мужчины и женщины, приговоренные к смерти, могли как бы духовно примириться со своим поступком перед казнью и вступить на эшафот как раскаявшиеся грешники с перспективой вечного спасения. Кощунственное нападение на священные предметы имеет мрачную логику в контексте такого менталитета, поскольку преступники здесь не отягощали себя убийством ребенка или людей, как, несомненно, иногда происходило в некоторых других случаях[383].

Объекты богохульства: Бог, Мария и другие

Богохульство, согласно единодушному вердикту ученых комментаторов, включало в себя не только бесчестие Бога в его трех Лицах, но и насмешки над Марией и святыми[384]. Бог даже, казалось, был особенно чувствителен к кощунствам по отношению к своей матери, следуя логике чести, преобладавшей на земле, согласно которой сексуальная неприкосновенность женщины казалась особенно уязвимой и заслуживающей защиты. Так, Этьен де Бурбон рассказывает о бакалейщике, который богохульно клялся членами Христа, занимаясь своими денежными делами. Сначала он остался безнаказанным, но когда он начал богохульно высказываться о груди Марии, то тут же умер с жутко высунутым языком. В более позднем нижненемецком