санитар Круглов — седой как лунь мужчина, на гражданке работавший вахтёром в зоопарке.

Два других бойца-санитара — Илья Осадчий и Гоша Малинин — удручённо молчали. На нестроевую службу призывали не прошедших медкомиссию: Круглов хромал, Осадчий после ранения ослеп на один глаз, а Гоше Малинину едва исполнилось шестнадцать лет и он считался сыном полка.

«Три грации», — самокритично охарактеризовал их троицу искусствовед Осадчий.

— Ящиками мы уже пробовали, — напомнила Лера, наблюдая, как Круглов понурился под её взглядом. — Вскрывайте пока ящики, а я пошла на поклон к дорожникам.

Холодный вязкий воздух комом застревал в горле, вызнобляя тело изнутри. Чтобы согреться, Лера сунула руки в рукава и прибавила шаг, благо дорожники были в зоне видимости. Тяжело ворочая крючьями, они вмораживали в лёд балки, готовя мостик через трещину. Увидев Леру, мужчины явно обрадовались передышке и дружно закурили махорку с терпким запахом сушёных трав.

— Что тебе, сестричка? — спросил самый старший боец, потирая заскорузлые от мороза руки. На его растрескавшиеся пальцы с ободранными ногтями было больно смотреть. Перехватив Лерин взгляд, он усмехнулся: — Ничего, выдюжим. Говори, зачем пришла.

— Палатку не поставить. — Лера чувствовала, что говорит жалобно, как школьница, а не как военфельдшер, в чьём подчинении пусть маленький, но личный состав бойцов.

— Тю-ю, палатку, вот ерунда! — Дорожник улыбнулся, и от этого Лере на душе стало легче. Может, и правда ерунда?

— Ты вот что, дочка, прикажи своим орлам прорубить лунку.

— Во льду?

— Сейчас лёд молодой, не крошится. В дыру поставь мачту и залей её горячей водой. А полы палатки вморозь, тогда ветром не сорвёт. До весны стоять будет.

— А печка? Лёд от неё тает.

— Под печку разыщи кирпичи. Попроси шофёров, они привезут.

— Спасибо!

Прощаясь с дорожниками, Лера вдруг почувствовала, как горизонт перед глазами сместился набок, а она сама отъехала в сторону. На миг показалось, что она стоит на большом пароходе, а под ногами ходуном ходит зыбкая палуба. Лёд у ног разошёлся чёрной трещиной, из которой на поверхность выплеснулась пена жёлтой воды.

— Ой, мамочки! Что это?

— Это Нева балует, — сказал один из дорожников, — плещет в Ладогу. Да вы не бойтесь, товарищ военфельдшер, всё будет добренько.

Милое словечко зазвенело в воздухе, словно колокольчик, и, возвращаясь к своим, Лера повторяла про себя это «добренько», думая о том, что, несмотря на жестокую войну, мир вокруг наполнен добротой и любовью.

* * *

Большую роль в обеспечении безопасности движения по ледовым трассам играли специальные дорожные аварийные команды. В их задачу входила постройка мостков через поперечные трещины, изыскание и прокладка новых трасс, извлечение провалившихся под лёд автомашин.

* * *

В девичьей казарме было темно и тихо. Светились только прорези в дверце печурки, похожие на красные глаза ночного хищника.

Чтобы за ночь помещение не промёрзло до льда, приходилось вставать и подбрасывать в топку по одному поленцу. Охапка сгорит жарко, но быстро.

Сегодня дежурной по буржуйке была Катя, поэтому надо было спать чутко, то и дело поглядывая в сторону печки — не погасла ли. Дров Катя припасла с вечера, лично напилив на чурки ржавой ножовкой.

Свернувшись калачиком и натянув на голову одеяло, Катя подумала, что с начала блокады видела совсем мало снов. Когда она валилась спать, то словно бы отключала свою память рукояткой рубильника.

— От хороших снов хочется плакать, а от плохих — сойти с ума, — пожаловалась как-то подруга Маша, и Катя с ней согласилась, потому что на лишние переживания не оставалось никаких сил.

«Да я ли вообще — эта девушка в военной фуфайке и с противогазом на боку?» — спрашивала себя Катя, изредка ловя своё отражение в зеркале, висевшем в коридоре казармы.

Между нынешней, худой и измождённой, Катей и Катей, раскинувшей руки на старой колокольне, лежала большая и страшная война. Но один подарочек из того счастливого часа всё же остался и висел сейчас у неё на шее в виде оловянного крестика. Его Катя не сняла, даже когда комсорг Наташа укоризненно подняла брови и заявила о несознательности. Прикрыв крестик ладонью, Катя промолчала.

Оттягивая момент, когда надо встать и идти к печурке, Катя попробовала задремать, но мысли уже начали определять круг забот наступающего дня. Сначала надо помочь дневальной Марине принести воды для стирки — она обещала вместе со своими вещами простирнуть Катины мелочи. Потом дежурство — сегодня у них с Машей обход квартир. Вечером хорошо бы успеть заскочить к своим и проведать Серёжину маму Варвару Николаевну.

Катя с Машей вышли на дежурство, когда в город по-пластунски заползал мутный рассвет, оседающий на стенах домов серой дымкой.

У дверей магазина стояла длинная молчаливая очередь, навстречу шли почерневшие от голода люди с бледными лицами и впавшими глазами.

— Когда закончится война, я буду носить только яркие платья, — сказала вдруг Маша, выдыхая из рта лёгкое облачко пара. — Знаешь, когда я поступила в институт, мама сшила мне очень красивое жёлтое платье с алыми маками по подолу. В начале войны бабушка поменяла его на банку рыбных консервов, но выкройки сохранились. Хочешь, я попрошу маму, чтобы она и тебе платье сшила?

— Хочу, — сказала Катя, напрягая воображение, чтобы представить себя в летнем платье.

Стараясь отрешиться от действительности, она даже зажмурилась. Неужели когда-нибудь в вымороженный город придёт лето, а женщины наденут лёгкие платья и забросят на антресоли тяжёлые валенки с галошами?

— Вот здесь у выреза можно пришить маленький белый воротничок, а около талии заложить две складки, — не унималась Маша.

Странное дело, но от Машиного щебета про платье на душе стало легче и теплее, словно на сугроб внезапно села пёстрая бабочка.

Жидкая пшёнка на воде, выданная в столовой на завтрак, оставила в желудке ощущение пустоты, а от уличной холодины мелко стучали зубы и пробегала дрожь по всему телу. Наверное, ленинградцы, пережившие блокадную зиму, не отогреются уже никогда.

Катя подумала, что Сергей сейчас сидит в холодной кабине и сжимает руками ледяной руль. Она знала, что на трассе шофёрам запрещено закрывать дверцы машины.

Поквартирный обход начали с дворника. В нахлобученной до бровей папахе и пальто с бобриковым воротником, женщина смачно жевала, отламывая по кусочку хлеба от половинки буханки. Каждый кусочек обмакивался в подсолнечное масло, распространявшее по каморке густой аромат жареных семечек.

Размазывая по подбородку масло, дворник торопливо спрятала блюдечко с маслом в стол и приподнялась на стуле, прикрывая собой хлеб.

— Мы пришли с обходом квартир, — сказала Маша. — Где у вас управхоз?

— Помер управхоз. Я за него.

Руки дворничихи метались