Кроме того, обходя квартиры, приходилось постоянно наталкиваться на покойников, которых не спешили захоронить, чтобы до конца месяца попользоваться их хлебными карточками. Осуждать голодных людей, часто в последней стадии дистрофии, было трудно, поэтому бойцы МПВО обычно не сообщали о случаях замалчивания факта смерти, а просто выносили трупы в общую могилу. Но ни мародёры, ни родные умерших никогда не бросались с лопатами наперевес.

Ключ повернулся со второй попытки. Распахнув дверь, девушки вошли в квартиру и замерли от ужаса, потому что кругом были дети. Несколько ребят лежали поперёк кровати, вытянув вперёд тоненькие ноги без обуви. У дивана на полу застыла девочка с треугольным лицом и закрытыми глазами. Не доползя до двери, прямо у порога скорчилась крошка в пушистой заячьей шубке и голубой шапке с помпоном.

Не зная, к кому бежать первому, Катя и Маша заметались по комнатам, отзывающимся глухими звуками шагов.

Живых детей было много, но все они не шевелились, глядя перед собой с полной отрешённостью.

— Тормоши их, не давай заснуть! — кричала Маша, бегая от одного ребёнка к другому.

Она дула им в лицо, растирала руками щёки, трясла за плечи.

Катя схватила в охапку мальчика лет десяти, потащила с собой, но поняла, что не справится:

— Маша, останься, я за помощью!

— Тётенька, — раздался тихий шелест. Катя наклонилась над мальчиком с бескровным лицом и посиневшими губами. — Тётенька, ты придёшь за нами?

— Конечно, приду. Сбегаю, вызову подмогу и вернусь. Мы заберём вас в детский дом. Там вас накормят и обогреют. Вам будет хорошо, обещаю.

Мальчик моргнул и прошептал:

— Я тебе верю — ты МПВО. Та женщина, дворник, она собирала детей из пустых квартир и забирала наши хлебные карточки. Ты возьми у неё наши карточки, тётенька.

— Обязательно возьму, — пообещала Катя.

Ненависть душила её с такой силой, что она не удержалась и со всей силы пнула ногой тело дворничихи, лежавшее на лестнице мягким комком. Та глухо застонала, и Катя обрадовалась. Жива, мразь! Значит, судить будут, а потом расстрел!

За несколько блокадных месяцев Катины глаза видели много жуткого и острота чувств притупилась. Но того, что творилось здесь, за закрытой дверью обычного ленинградского подъезда, нельзя было оправдать никакими доводами.

Лестница кружилась перед глазами, и Катя не знала, бежит она, идёт или сидит, но всё же переставляла ноги, пока не вышла на улицу, захлебнувшись от порыва ветра.

Самым важным сейчас было спасти детей, и она молилась про себя, чтобы мимо проходил патруль или милиционер.

Чёрные патрульные с автоматами на груди попались почти сразу, и Катя встала им поперёк дороги, с отчаянием выкрикнув:

— Срочно, там умирают дети! Много детей. Мне нужно вызвать сюда подкрепление с носилками и милицию.

Скороговоркой она продиктовала адрес, который патрули должны передать по цепочке, и побежала обратно.

За это время Маша успела подтащить некоторых детей к выходу и усадила их в ряд по стеночке. Девочка в серой шубке беззвучно открывала рот с высохшими губами. Катя побежала на кухню, нашла там кастрюлю и снова побежала на улицу, чтобы разыскать воды и напоить детей. Каждый раз, проходя мимо дворничихи, она пинала её ногой, слушая доносящееся из-под платка глухое звериное урчание.

Когда дворничиху уводили два милиционера, та подняла голову и плюнула Кате под ноги, пачкая снег сгустком крови:

— Всё равно вы все сдохнете!

В ответ пальцы одного из милиционеров скользнули по кобуре:

— Сперва с тобой разберёмся.

Он повернул к Кате с Машей опухшее лицо, на котором глаза казались щёлочками:

— Всех детей вывезли, девушки?

— Последних выносим, — ответила Катя. — Нескольких сразу в больницу отправили, а этих трёх сейчас отвезём в детский дом. Там уже ждут. У них питание получше, и вшей выведут. Сами знаете, в детдомах почти всех детей удаётся спасти.

Она кивнула на саночки, где неподвижными столбиками сидели три малыша.

— Хорошо, — сказал милиционер, — женихов вам хороших, девчонки. Не слушайте эту ведьму, мы выживем.

— Конечно выживем, — сказала Катя, — и дети выживут. И бегать будут, и в футбол играть будут, и гулять, и смеяться, и пироги с вареньем есть — всё у нас будет!

Принимая детей в детдом, заведующая Марина Александровна попросила:

— Товарищи, миленькие, достаньте нам ёлку, скоро Новый год.

* * *

До войны Марина Александровна была красива изысканной красотой поэтических дам Серебряного века: высокий лоб, обрамлённый дымкой пепельных волос, серые глаза с длинными ресницами, прямой носик и лукавый изгиб нежных губ, словно навсегда застывший в мягкой усмешке.

Когда кто-нибудь восхищался её красотой, она задорно смеялась:

— Куда мне, дочке жестянщика, до прекрасных дам.

К удивлению друзей и знакомых из всех кавалеров, которые осаждали Марину Александровну с яростью обречённых на вечные муки, она выбрала скромного бухгалтера в круглых очках и намечавшейся лысиной. К началу войны у них было уже трое сыновей, и самый старший, тринадцатилетний Митя, подавал большие надежды в шахматном клубе при Дворце пионеров. В тот день, когда пришла похоронка на мужа, сын Митя стоял в очереди за крупой. Начавшийся обстрел смёл людей с тротуара несколькими снарядами. В забитой ранеными больнице Марина Александровна долго бегала из кабинета в кабинет, прорываясь в палаты, чтобы разыскать сына, пока наконец не нашла его на каталке у двери в морг.

Ей сказали, что в больнице сын сумел прожить около часа и очень беспокоился о неотоваренных карточках.

— Вот, возьмите, он просил вам передать, — юная медсестричка протянула смятый листок карточек, перепачканный пятнами крови.

Вернувшись домой, Марина Александровна долго сидела у окна, прижав к себе младших мальчиков, а утром пришла на работу в школу с белыми прядями в волосах, кое-как собранных в растрёпанный пучок.

Выжить и не сойти с ума ей помогла работа, потому что когда целиком и полностью отдаёшь себя другим, то некогда думать о себе. Некогда плакать, некогда жаловаться и некогда болеть.

В конце ноября, после того как занятия в школе прекратились, Марину Александровну вызвали в РОНО и инспектор предложила:

— Марина Александровна, знаю, что вы никогда не работали с дошколятами, но, тем не менее, прошу вас взять на себя организацию детского дома. Сами понимаете, сирот много. Война.

Вечером того же дня Марина Александрова с сыновьями переселилась в помещение расформированной школы. Она спала урывками, сама лично следила за кухней, принимала детей, утешала, купала, стригла, колола дрова, делала всё то, что сделала бы для своего ребёнка любящая мама.

Но сейчас приближался Новый год и оставить детей без праздника сотрудники детского дома не могли.

* * *