Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Домой…
Слово жалит ядом, потому что для Светы моя квартира, выходит, так и не стала домом. Ведь дом – это не стены с мебелью, дом – это то место, где твои родные… Нам же не удалось по-настоящему сблизиться.
Возвращаюсь бегом, вихрем влетаю на свой этаж. На площадке пусто. Не вернулась… Надо искать дальше, но я вдруг понимаю, что даже если найду её, она может просто послать меня к черту. Я должна доказать Свете, что ей есть куда возвращаться и к кому.
– Она уже ничего не чувствует.
Слова Светы не идут из головы.
Мёртвым – мёртвое, живым – живое.
Так когда-то сказал Саша. Но в то время я жила с зашоренным сознанием и огромным горем за пазухой. Теперь все иначе. И… кажется я знаю, что должна делать!
Вхожу в квартиру и застреваю в коридоре. Обвожу взглядом стены, сплошь облепленные фотографиями. Саша называл их «стеной плача», но для меня каждая из них – своеобразная страничка памяти. Пришло время закрыть их все.
Нахожу в шкафу несколько больших коробок. Вздохнув, снимаю дрожащими руками первую фотографию Сонечки. Здесь ей пять. В руках воздушный шарик – её любимого цвета солнца… Глажу детское личико, прощаясь, делаю глубокий вдох и решительно кладу снимок в коробку. Один за одним.
Мёртвым – мёртвое.
Сонечки больше нет. Мне понадобилось три года, чтобы это осознать. Смирилась ли я? Нет, до конца смириться не получится никогда. Но я жива. И я хочу жить дальше, хочу быть нужной… Света права – я не могу ничего больше дать Соне, но могу дарить свою любовь живым.
Снимки по очереди отправляются на дно темной коробки. Стараюсь убедить себя, что не Соню я прячу в темноту, а только её фотографии. Постепенно, стена за стеной, приближаюсь к главному своему святилищу – к детской.
Здесь мир Сони… застывший во времени, законсервированный. Будто нарисованный неумелым художником – каждая вещь строго на своём месте. Слишком идеально. Слишком безупречно. В настоящей жизни так не бывает. И теперь я должна этот мир стереть, словно ластиком.
Сначала собираю осколки фарфоровой статуэтки. У девочки оказываются отколоты голова и правая рука. И вряд ли она когда-нибудь взойдёт на свой шар… Осторожно складываю осколки в коробку, а потом поднимаю с пола разбросанные Светой снимки. На одном из них Сонечка позирует в ходунках, на другом ей семь, и она ловко взбирается на дерево, хитро улыбаясь. Снимки отправляются в коробку.
Сердце сжимается от боли. Ощущение, что я предаю Соню, но я гоню подобные мысли прочь, напоминая себе – где-то там, на улице, бродит маленькая девочка, которой действительно больно. И я должна сделать все, чтобы она поверила мне. Поверила в меня.
Когда все фотографии находят свой приют в коробке, я принимаюсь за грамоты, тетради, краски, и все остальное. Коробок не хватает, и вход идут пакеты. Методичные действия помогают не поддаваться панике, когда я думаю о Свете. Хочу верить, что она не сбежала и вот-вот вернётся, и мы обязательно поговорим. И постараемся начать заново.
Спустя час комната выглядит неприлично голой… Но зато пол заставлен коробками и пакетами. Ещё недавно моя жизнь сводилась к их содержимому. Пытаюсь решить, что делать со своей вселенной, которая сжалась до размеров этой комнаты. Теперь до меня наконец доходит, насколько ограниченным был мой мир последние три года. Ладно… Это сейчас не самое главное. Главное – найти Свету. И доказать ей, что все теперь будет совсем иначе.
На этот раз я оставляю записку в дверях. Сначала хотелось написать все-все-все, а потом пришло осознание – важно лишь главное. Прыгающие буквы складываются в несколько строчек. Вкладываю сложенный в несколько раз листок в дверную щель и спускаюсь на улицу.
Начинается дождь. Мелкий и противный, он моросит и моросит. А ведь Света выскочила в лёгкой ветровке и теперь может заболеть.
Снова обхожу наш район: двор за двором, потом решаю исследовать соседний. Когда начинает смеркаться, моя уверенность найти Свету куда-то испаряется вместе с дневным светом. Что, если с ней что-то случилось?
Решаю снова проверить подъезд – быть может Света уже вернулась… Вышагивая по тротуару, подавляю искушение помолиться. Бог мне не товарищ. Но, поднимаясь по ступенькам, я как заведённая повторяю:
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
У кого я прошу милости даже не знаю, но, когда поднимаюсь на наш этаж, Света стоит под дверью, крепко сжимая мою записку в руках. Лицо облепили мокрые волосы, а в глазах волнение. Но она жива и здорова.
– Ты вернулась! – я бросаюсь к ней, хватаю за плечи и крепко прижимаю к груди. – Свет, прости меня, прости!
Прижимаю её худенькое тельце к груди и глажу по кучерявым волосам, целуя в макушку.
– Мне лучше вернуться в детдом… – произносит Света с сомнением, за которое я цепляюсь, как утопающий за соломинку.
– Нет! Я… ты права! Я ведь не думала, не понимала… Прости! Не надо в детский дом, прошу… Дай мне шанс. Пожалуйста… – смотрю на неё с мольбой. – Нам обеим досталось. – размазываю слезы по лицу и шмыгаю носом. – Досталось по-разному, но у каждой за спиной свой груз прошлого… И я надеюсь, – сглатываю подступивший ком и, вглядываясь в её тёмные глаза цвета бури, продолжаю хрипло: – что мы справимся и оставим прошлое… в прошлом. Я изменюсь, обещаю!
– Зачем? – уже спокойно отзывается Света. – Вы и так хорошая. И добрая. Просто вы любите свою дочку… Жалко, что я – не она…
– Светик… Послушай… Ты говоришь, что в моем сердце есть место только для Сони. На самом деле, когда Сони не стало… моё сердце как будто истёрли в порошок. Мой муж уходил, а мне было все равно. Меня волновала только Соня и память о ней. А потом… потом я встретила тебя. И что-то внутри меня надломилось и… вот ты здесь. Ты хочешь уйти, считая, что мне все равно. Так вот, это совсем не так. Мне сейчас тоже… больно. И не из-за Сони, а из-за тебя. Не уходи… Я обещаю, все изменится. Ты веришь мне? Веришь?..
Жду ответа, а моё сердце выбивает барабанную дробь. И когда, наконец, слышу тихое «да», а детские ручки обвивают мою шею, я зарываюсь носом в её кудри, вдыхаю лёгкий аромат
