всё неверноё,

Закрицял-то царишшё по-престрашному,

Закрицял-то царишшё по-звериному,

135 Зашипел-то царишшё по-змеиному,

Засвистел-то царишшё по-соловьиному.

Он скорёхонько приехал ко белу́ шатру.

«Уж ты гой еси, дородьнёй доброй молодець!

Ты пошьто увёз Настасью Митреяновну?

140 Я из рук у тя, из ног жильё повытяну,

Отсеку я у тя по плець да буйну голову».

А заходит он скоро во бело́й шатёр,

Вынимаёт он скоро свой булатён нож,

Он ведь хоцёт отсе́кци буйну голову.

145 Тут заплакала Настасья Митреяновна:

«Не секи-то у сонно́го: всё ровно́ будёт — ты ссекёшь у мёртвого».

Ише скоро пробужалсэ доброй молодець,

Он ведь скоро скакал да на резвы́ ноги;

Ишше стали они да тут боротисе;

150 Ишше бились они да боролисе,

Не пивали они да не едали-то,

Ишше тольке ведь времени было три денька;

Не которой не можот обороть из их;

По колен они в сыру землю втопталисе.

155 Поборол-то дородьнёй доброй молодець,

Как которой приехал со святой Руси;

Ишше падал царишшё на сыру землю́,

Мать сыра-та земля да потрясаласе.

Закрыцял он[127] Настасью Митреяновну:

160 «Ты подай-ко, Настасьюшка, булатен нож

(ножи оставили в шатри);

Уж мы будем колоть да груди белыя». —

«Не носи-тко, Настасья Митреяновна!

(царишшо говорит)

Не ходи ты, Настасья, за ёго заму́ж;

На святой Руси вера́ есь тежолая:

165 С кажной-то ноци нать умыть твоё лицё,

Помолитьсе ведь нать всё Богу-Господу,

Поклонитьсе ведь нать да Божьей Матери.

А приедёшь ты, Настасья Митреяновна,

Тобе жить-то ведь нать да всё в кухароцьках,

170 Нать Владимиру вам, князю поклонятисе

(он был племянник князю);

Сохранить-то на святой Руси нать среды, пятницы,

Надоть светлы Христовы воскресеньиця.

Ты поди-ко, Настасья Королевисьня,

Ты поди-ко, Настасья, за миня заму́ж;

175 В проклято́й-то земли у нас в Тотарьскою

Как у мня-то ведь вера будёт лёккая;

Ише сам-то живу, я всё царём царю,

А за мной-то ведь будешь жить царицею;

Будут вси тобе, будут поклонятисе».

180 Да Настасьюшка сидит да приросплакалась,

Приросплакалась сидит да приросту́жилась:

«От того-то бе́режку ведь я отстала-то,

Я к другому-ту, верно, не пристала же».

Принесла-то ёму да всё булатен нож;

185 Он ведь стал-то пороть да груди белыя,

Вынимать-то ретиво́ серьцо тотарьскоё;

Присек-то он взял его да на мелки́ части.

Ише сами поехали в красён Киев-град,

В красён Киев-от град да в каменну́ Москву;

190 Они принели себе по злату́ веньцю,

По злату веньцю да закон Божей-то.

15. ДЮК

Ай ведь было-жило во дальнём славном городи,

Шьто во той было Корелы во бога́тыя,

Там-то жил-был ведь дородьнёй доброй молодець,

Ише тот ли боярин Дюк Степановиць,

5 Ай ведь сильнёй был могуц́ей бога́тырь-от.

Ай у Дюка-та было у Степановича,

Ише был у его да всё широкой двор,

Ай ведь был-то у ево да всё широкой двор,

Как широкой ево двор да на семи верстах,

10 На семи-то верстах был, да семидесети был семи столбах;

Эти столбички-ти были столбы то́чоны,

Столбы то́чоны, были позоло́чоны;

Да у кажного столба всё было-то по золотому по колечушку;

Ишше крышоцька была на доми золочёная.

15 Ай сидела-то ведь Дюкова всё ро́дна маменька,

Посажо́на была у Дюка ро́дна маменька

Ишше та вдова Омельфа Тимофеевна

Посажо́на на стули рыта бархата,

На коври-то ево была да красна золота;

20 Как в ее́ было в полаты белокамянной

Надьведёно же надь ей-то было красно солнышко,

Надведёно надь ей ведь был да млад светёл месець,

Ище зори-ти были, звезды частыя,

Вся луна была над ей да поднебесная.

25 Тут не беленька берёзка к земьли клонитце,

Ни зелёненька, кудрява выгибаитц́е —

Тут дородьнёй доброй молодець да низко кланялсэ,

Ище тот ли боярин Дюк Стёпанович,

Ище тот ли бога́тырь да приуда́лой-от,

30 Ко своей-то он родимой милой маменьки,

Он к чесно́й вдовы к Омельфы к Тимофеевной;[128]

«Уж ты дай-ко мне-ка, матушка родимая,

Уж ты дай-ко мне-ка, матушка, благословленьицё

Мне-ка сьезьдить-то, дородьню добру молодцу,

35 Мне-ка сьезьдить-то теперь как в красён Киев-град,

Мне ко ласковому князю ко Владимеру,

Посмотреть-то мне-ка князя со кнегиною,

Посмотрять-то мне князьей да всех-то бо́яр тут,

Посмотрять мне-ка могуциих сильни́х богатырей».

40 Говорит-то ему матушка родимая:

«Уж ты гой еси, моё ты цядо милоё,

Молодой же ты Дюк да свет Стёпановиць!

Ты поедёшь, моё дитятко, не хвастай-ко,

Ты не хвастай-ко своим-то всё именьицём,

45 Ты не хвастай-ко своим да широки́м двором,

Ты не хвастай-ко своим многи́м да платьём цьветным-то,

Ты не хвастай-ко ухваточкой своей всё богатырьчкою,

Ты не хвастай-ко своим-то ты добры́м конём».

Говорит-то тут ведь Дюк да Дюк Стёпановиць:

50 «Уж ты гой еси, родима моя матушка,

Ты честна́ вдова Омельфа Тимофеевна!

На меня-то как найдут, я всё не уступлю тут им».

Собиралсэ-то ведь молодой-от наш боярин Дюк Стёпановиць,

Собираитче он да всё скорёхонько;

55 Тольки видели-то добра молодца сряжаючись,

Не видали тут поездки богатырьскою.

Приежает тут уда́лой доброй молодець,

Ише тот ли ведь боярин Дюк Стёпановиць

К широку́-ту двору ведь, всё князю ко Владимеру;

60 Он приехал-то да всё во ту пору,

Он во ту же пору приехал, всё во ту время —

Ишше князя-та Владимера ведь дома нет:

Шьчо ушол-то князь Владимир стольнё-киеськой,

Он ко той ушол ко ранной ко заутрени.

65 Оставлял-то он своёго ко́ня доброго,

Оставлял-то он у князя всё на широко́м двори,

Сам пошол-то во Божью́ церковь соборную,

Во соборну Божью церьковь богомольнюю;

Замарал-то он сафьяны