до самого Урала. Так что собирай ватагу мужиков, вооружайтесь, налоги не платите, комиссаров гоните взашей. Людям скажи, новая власть придёт, белая, чистая, без большевиков и жидов, уважающая хозяина, работящего мужика. Но её нужно будет поддержать людьми.

— Ты, вашбродь, не сумлевайся, у нас, считай, вся деревня супротив большаков. Ежели надобно, мужики вновь шинели наденут.

Конезавод в Жедрицах, конечно, оказался разорённым. Но не до конца. В стойлах офицеры обнаружили три десятка голодных лошадей орловской скаковой породы. Как выяснилось, новая власть организовала здесь кооператив, работать в котором никто из крестьян задарма не желал, вот присланный директор и резал потихоньку на мясо высокопородистых кобыл и жеребцов и снабжал кониной воинские части красных, дислоцированные в Порхове, Дедовичах и Великих Луках. Директора Павловский приказал расстрелять, лошадей накормить изъятым у крестьян овсом и тщательно осмотреть.

Переночевали в Жедрицах, а поутру под холодным дождём (как обычно похолодало в июне) погнали лошадей обратно в Махновку. За версту до села в отряд вернулся подпоручик, высланный в передовой дозор. Подскакав к Павловскому и отдав по уставу честь, доложил:

— Господин ротмистр, в селе красные, до взвода пехоты и полувзвод кавалерии. Останавливаться на ночлег, похоже, не собираются. Винтовки в «козлах», кони стреножены и пасутся у дороги, полевой кухни нет. — Доложил и тут же ускакал обратно.

Павловский подозвал Костылёва.

— Ваши предложения, поручик?

Костылёв, поёживаясь от холодного дождя, ответил не сразу:

— Надо «языка» брать.

— Как, — скривил лицо Павловский, — днем, на открытой местности?

Вновь прискакал подпоручик из передового дозора.

— Господин ротмистр, — взволнованно докладывал он, — там стреляют.

— Где «там»?

— В деревне. Сильно палят.

Павловский вытер ладонью мокрый от дождя лоб, вновь натянул насквозь промокшую фуражку, оглядел своё войско. Громко крикнул:

— Слушай приказ! Двое остаются с лошадьми, уводят их вон туда, — он указал плетью в сторону густого кустарника, — там ждут. Все остальные со мной. Я на левом фланге, поручик Костылёв на правом. Идём пешими, цепью, дистанция — тридцать метров. Сигналы — жестами. У села залечь и ждать приказа. Вперёд.

А в Махновке происходило вот что. После того как село покинул Павловский со своими людьми, туда прибыл продотряд Порховского уездного продовольственного комиссариата, усиленный полувзводом кавалерии. Отряд собирал в уезде у сельчан по продразвёрстке зерно, муку, мясо, масло, яйца, сало, фураж. В трёх сёлах с большим трудом (крестьяне повсеместно прятали продукты) отряду всё же удалось что-то собрать, но в Махновке сельчане упёрлись, отказали комиссару напрочь. Тогда по его приказу арестовали председателя сельсовета (бывшего старосту), а вооружённые мужики в ответ заняли общинный склад с продовольствием и попытались силой вызволить председателя. Красноармейцы открыли огонь, мужики тоже стали палить в ответ.

Обо всём этом Павловскому поведал местный парнишка, пасший за огородами коз. Босоногий, в промокшей от дождя одежонке, он, увидев идущих к селу вооружённых людей, не испугался, видимо, почувствовав в них своих спасителей. Паренёк закричал, обращаясь к Павловскому:

— Дяденька, дяденька! Большаки дядьку старосту спымали, хочут шомполами его стегать, а тятька мой с мужиками палить по большакам учали, не хочут им, гадам, хлеб отдавать.

— Ты вот что, брат, — ротмистр потрепал парнишку по мокрой взъерошенной голове, — ты успокойся и покажи нам дорогу к амбару и коновязям, да так, чтобы красные нас не обнаружили.

— Енто я могу, енто я враз, — обрадовался пацан и повёл офицеров, хоронясь за кустами ивняка, отделявшими огороды от сельского выпаса.

Продотрядовцы числом человек в тридцать окружили со всех сторон старый общинный амбар и поливали его огнём из винтовок. Никакого охранения у отряда не было, пятнадцать привязанных к заборным жердям лошадей с торбами на мордах громко хрупали овёс, ещё с десяток паслись стреноженные. По выстрелам выяснилось, мужиков было не более десяти, били они не часто, но удачно. У красных появились раненые. Павловский жестом подозвал Костылёва.

— Поручик, тихо берём лошадей и уходим.

— А как же мужики? Красножопые ведь их побьют!

— Не до мужиков нам сейчас, пусть учатся воевать. Уходить надо.

Офицеры незаметно связали всех лошадей и погнали их назад. Павловский с Костылёвым шли пешими. Дождь прекратился. Поручик снял вымокшую фуражку и отмахивался ею от туч комаров.

— Командир, в Порхов пойдём?

— В этот раз нет, — ответил Павловский. — Людей мало. Боюсь, до Пскова ни сами не дойдут, ни лошадей не доведут. Как-нибудь в другой раз.

Отряд выполнил задачу. Офицеры показали себя с самой лучшей стороны. Не было ни потерь, ни раненых. В Псков привели табун лошадей в шестьдесят голов. На пяти одноконных повозках, взятых в сёлах и на хуторах, привезли до сотни винтовок и карабинов, разномастные револьверы, патроны, муку, сало, масло, сушёные грибы…

В штабе формируемого корпуса Павловскому вынесли благодарность и всем участникам рейда дали двухнедельный отдых.

6

Первые двое суток он отсыпался. Затем, облачившись в новый мундир при орденах, с усилием натянув узкие в голенищах, хромовые сапоги, отправился гулять по городу. Через Анастасьевский сквер, мимо Губернаторского дома, церквей Святой Анастасии Великомученицы и Вознесения Павловский вышел на набережную Великой и пошёл к Довмонтовой крепости (Псковскому кремлю). Погода стояла тёплая, но до летней жары ещё было далеко. Из-за высоких облаков то и дело выскакивало солнце, окрашивая воды реки в золотистый цвет. Толстые полосы теней лип, берёз и клёнов настораживали, создавали впечатление расчленения города на какие-то полутёмные замкнутые участки, таинственные и необитаемые. Из-за поздней весны ещё повсюду цвели сирень и чубушник, а мать-и-мачеха заполонила желто-оранжевым цветом все пустыри.

По реке сновали рыбацкие лодки, челны — дощатки с ящиками раннего редиса и зелёного лука, длинные баркасы, груженные прошлогодним сеном так, что были похожи на плывущие по воде огромные стога. На мостках бабы полоскали бельё. Водовозы, заведя лошадей по брюхо, качали ручными помпами воду в большие деревянные бочки. Мальчишки плескались в ещё холодной июньской воде, галдели, носились по берегу друг за другом…

Павловский дышал полной грудью, шёл и радовался всему — увиденному и услышанному, запаху цветов, речных водорослей, тополиной листвы… Будто и не было за плечами войны, гибели государства, мрачного безвременья революции… Позабылись на время погибшие товарищи, жившая под властью большевиков мать. Не думалось, чего ожидать в будущем, будет ли он жив, здоров, сыт и с достатком, как сложится его судьба, военная карьера, и сложится ли она вообще. Сегодня было просто хорошо.

Он мысленно был не здесь, а в далёком уездном Порхове, на втором этаже старого кирпичного дома, что на углу Смоленской улицы и Сенной площади. Там, где, как ему казалось, его ждёт очаровательная Ксения Беломорцева.