ковенов, место, соответственно, должно было быть побольше. Иногда собравшиеся накидывали на себя шкуры животных, лица закрывали масками или вуалями. Подобная маскировка предназначалась не столько для защиты от постороннего взгляда, сколько для подстегивания воображения, создания атмосферы лихорадочного возбуждения. Даже руководитель сообщества представал в зверином облике. Иногда он был местным, иногда — пришлым, но всегда человек в кожаной одежде, маске, при когтях и хвосте нужен был для отождествления с инфернальным божеством. Его именовали дьяволом; ему воздавали почести как дьяволу; и, с точки зрения метафизики, он им и был.

Ведьмы кружились вокруг него в диком танце, а он восседал посреди них на троне или просто на камне в образе большого козла. Говорят, что самым ранним изображением ведьмы в соборной скульптуре было изваяние в Лионе (XIV век): голая женщина едет на козле, одной рукой держась за рог, а другой рукой крутит над головой кошку за хвост. Помимо козла встречались и другие животные: корова, жеребенок или собака. Задняя часть животных изображалась в виде морды, которую и следовало почтительно целовать собравшимся. Весь ритуал был построен на непристойностях, и этот поцелуй не особо выделялся на их фоне. Вообще все действо отдавало крайним дурновкусием. Ведьмы льнули к огромным рогам, изображали крайнюю степень возбуждения и без конца выкрикивали: «Великий сеньор», «Наш учитель», «Наш бог». «Дьявол, — сказала Элизабет Сойер на допросе, — научил меня молитве: Sanctificetur nomen tuum[91]. Аминь.»

В танце ведьмы двигались только против хода солнца. Дальнейшие подробности обряда могут различаться в зависимости от места проведения. Но некоторые моменты остаются неизменными. Ведьмы по очереди отчитываются в злых делах, говорят о детях, которых посвятили злу, вступают в беспорядочные половые сношения. Отчету придавалось важное значение. Ведьмы старались перещеголять друг друга в злодеяниях. Руководитель мог одобрить отчет или отклонить его, и тогда тех, кто потерпел неудачу в своих воображаемых трудах, могли избить их товарки. Рассказывали, что некоторых таких неудачниц замучили демоны. То, что дьявол творит насилие в отношении своих приверженцев, было постоянным мотивом. Шотландской ведьме Изобель Гаури принадлежит подробнейшее описание порядков, установленных их наставником. Она говорила, что иногда ведьмы говорили между собой о своем учителе, называя его «Черным Джоном», и он тут же появлялся со словами: «Слышу, обо мне говорите». Если о нем говорили плохо, «он бил нас, и многие потом долго болели». Она подробно рассказывала о других членах ковена. Так некий пожилой мужчина по имени Александр только плакал, когда его избивали. А вот «Маргарет Уилсон… защищалась изо всех сил, руками пытаясь отводить удары, сыпавшиеся на нее; а Бесси Уилсон хриплым басом жаловалась на побои». Она сетовала, что Черный Джон так и будет избивать ведьм, а они будут только плакать, жаловаться и восклицать «Сжалуйся! Сжалуйся! Яви милось, наш господь!» Но ни жалости, ни милосердия от него не дождешься». Как-то это напоминает обычные развлечения садомазохистов. Правда, когда Изобель Гаури то и дело называет дьявола «Черным Джоном», который грозит ведьмам телесными наказаниями, это уже что-то посерьезнее, из того же ряда, что и торжественный договор и отречение от небесной благодати. Однако, ковен, к которому она принадлежала, специализировался как раз на попытках убийств и сплошных половых актах; именно она сказала о дьяволе: «Он для нас такой же человек, как и любой другой, но большой, тяжелый, как мешок с солодом, и холодный как лед. Он такой холодный по природе, и когда он во мне, я ощущала его как студеную родниковую воду».

Завершалось сборище совместной трапезой, начинавшейся после отчетов и приношений учителю. На рядовых собраниях ковенов подавали обычную пищу, разве что на ее качество и количество влияло социальное положение присутствующих. По праздникам на шабашах подавались особые блюда. Здесь показания разных ведьм могут весьма отличаться друг от друга. Некоторые оценивали еду на шабашах как превосходную, другие наоборот называли ее отвратительной. Впрочем, о вкусах не спорят, даже если речь идет о вкусах ведьм. Д-р Монтегю Саммерс писал: «Есть даже упоминание о том, как их Мастер предлагал своим злым поклонникам мусор и падаль. Похоже, это происходило на особо темных оргиях, когда была необходимость поразить воображение собравшихся». Наверное, можно объяснить это и так, но если мы будем оставаться на официальной точке зрения, то есть будем считать субъект находящимся в бессознательном состоянии в собственной постели, не реагирующим на крики и удары, тогда разница в описаниях угощений вполне объяснима разницей вкусов, примерно так же, как разнятся удовольствия, получаемые людьми, от ласкового и жестокого обращения. Те, кто мечтал о хорошей еде, воображали ее «вкусной и изысканной»; те, кто был поглощен адскими видениями, естественно, думал об отвратительной пище, соответствующей их представлениям об аде. Это своего рода пародия на появление Мерлина в Камелоте, когда «у всех было то, что было нужно каждому». Возможно, лучше было не менять еду на столе, а просто получать удовольствие от могущества и доброты мага; так что на адский стол могли подавать обычную пищу, которую каждый воспринимал в меру своего падения. А вот подавать на стол мертвых детей — это совсем другое дело. Подобный каннибализм мог быть простым ответом колдовского сообщества на таинство пресуществленного хлеба и вина в евхаристии.

Ритуал, который принято называть Черной мессой, кажется, все же существовал. На протяжении веков евхаристия служила нуждам тирании, то есть противоположным тем, для которых была предназначена. В евхаристии смешались символы жизни и смерти. Она также содержала обращение к небесному воинству. В магии использовались облатки с символами дьявола. Колдун брал такую облатку в рот, потом сплевывал и использовал для любых других надобностей. Это он как бы сплевывал дьявола и заставлял его служить себе. Самого дьявола кормили его подопечными — собаками или жабами; освященные черные облатки приносили на шабаш, протыкали и оскверняли, а затем использовали для приготовления приворотных зелий, подмешивая в тесто для кондитерских изделий. Частенько этим занимались священники, по совместительству являвшиеся и колдунами, такие как Урбан Грандье или Людовик Годфри, который утверждал в 1610 году — признания его были получены под пытками, поэтому верить им можно весьма условно — что он был первым, кто прочел Черную Мессу на шабаше, а потом окропил собравшихся божественной кровью под крики: «Sanguis ejus super nos et filios nostros». («Кровь его на нас и на наших детях» — лат.)[92]

Говорили, что на шабаше мессу служит сам дьявол. Но дьявол никак не может отслужить настоящую мессу. Скорее всего, служил переодетый дьяволом священник-чернокнижник. Он носил черную сутану без