— Мне очень жаль, — сказала Марина.

— Да, — пробормотал рассеянно Смирнов. — Мне тоже.

— Тош…

— Слышу. — В недрах дачи скрипело: звук, издаваемый качелями или несмазанным деревянным колесом.

Смирнов ухмыльнулся торжествующе. А затем погас свет — и мертвые губы запели колыбельную.

— Кто здесь? — Катя отодвинула портьеры.

Перед ней простирался извилистый затуманенный коридор. Вместо стен — колышущийся на сквозняке хлопок, метры черной ткани. Лампы мерцали под потолком. Поблизости надсадно выл ветер, но Катя не ощущала его дуновения.

«Потому что это сон, — подумала она. — Я выключилась в автобусе по дороге на дачу Антона».

Понимание придало уверенности. Сны не кусаются; Катя пошла по багровой ковровой дорожке. Направо, опять направо. Она вычитала где-то, что лабиринты надо проходить, держась одной стороны.

Ткань пахла псиной, болезнью, затвердевшими от крови бинтами. Катя зашагала быстрее, стремясь покинуть туннель. Коридор ветвился: оба конца расширялись, превращаясь в комнаты. Она выбрала ту, что ярче освещена.

Убранство помещения состояло из колченогой табуретки и старинной медной ванны. В центре зала восседал Катин отец.

Она ахнула.

В спортивных штанах и майке, отец сосредоточенно разглядывал руку. Кожа дымилась и вспучивалась. Волдыри с серозной жидкостью внутри то появлялись, то пропадали, напоминая резиновую игрушку для успокаивания нервов, — такую, которая покрывается пузырями, если ее стиснуть.

— Папа…

Отец не поднял головы. Он заговорил скрипучим голосом, изо рта выскользнуло облачко. Пар клубился вокруг обожженного, сваренного тела.

— А, Катюш. К тебе там пришли.

— Кто? — ошеломленная Катя посмотрела на ванну. Вода булькала и бурлила.

— Страшная тетя, — сказал отец, проводя ногтями по предплечью, сдирая толстый шмат мяса. Кровь хлынула из раны и закипела у ног. Из воды вылезла лапа с необычайно длинными пальцами, уцепилась за бортик. Грязные звериные когти цокнули о медь.

Катя закричала и бросилась прочь. Матерчатые стены штормило. В спину бил неистовый грубый хохот.

Соседняя комната была просторнее. Как пещера с округлыми сводами все из того же хлопка. Посреди, на львиных ножках, возвышался медный гроб. Он был затоплен бурой жижей. В гробу плавал Матвей. Рядом стояла со свечой слепая Вероника. Огонь плясал в стеклах солнцезащитных очков.

— Где я? — спросила Катя.

— Это ее обитель, — ответила Вероника безмятежно.

— Скажи, чтоб она отстала от меня.

— Сама скажи, — парировала девушка.

Жижа лилась из гроба, размывала засохшую грязь на полу.

— Она тут?

— Она всегда тут. — Вероника сняла очки. В ее глазницы были вставлены осколки зеркала. В каждом отражался глаз. Черный, голодный, прожигающий насквозь.

Хлопок опал, как сброшенная кожа. Катя находилась в церемониальном зале крематория, но кто-то переделал зал под аттракцион с кривыми зеркалами. Громадные, до потолка, щиты кишели чудовищами. Огромные головы, крошечные туловища, разбухшие животы, ноги, ломающиеся в коленях так и эдак. Это была Катя — клонированная и мутировавшая.

Вероника запела. Страшная колыбельная хлестнула по ушам. Жижа, густая и темная, будто мазут, водопадом низвергалась из медного гроба.

Катя выбежала в коридор… картинка сменилась. Туннель растворился за чередой вспышек: теперь Катя парила над землей, легче пушинки. Она почти обрадовалась, что покинула зловещий лабиринт, но увидела внизу дом, который показался мрачнее, хуже любого крематория. Одинокий особняк, закопченный, неприветливый… толпа у порога. Факелы… бородатые мужчины пошатываются от гнева и выпитого спиртного. Возле них — четверка вороных лошадей, и женщина распята на траве — конечности перемотаны пеньковыми веревками, растянуты буквой «икс». Она кричит. Лицо — сплошной кровоподтек. Глаза заплыли, во рту не хватает зубов, а волосы обриты грубо. Кто и за что так поступил с ней?

Мужчины потрясают палками, вилами и косами. Катя видит все до малейших деталей, она опустилась ниже и висит в воздухе прямо над пленницей. Она догадывается, что произойдет, когда лошади рванут с места. Веревки змеятся, распутываются… Животные идут на юг, на восток, на север и запад, фыркают, машут хвостами…

Женщина разлепила красные веки и вперилась в Катю сверкающими зрачками.

Автобус тряхнуло — Катя проснулась, панически забилась на сиденье.

— Тебе помочь? — спросил, оборачиваясь, попутчик, подвыпивший и раздобревший от пива.

— Себе помогите, — буркнула Катя, забираясь на кресло с ногами, прижимая колени к груди.

— Лечи нервы, — посоветовал парень.

Катя потерла глаза, жалея, что подробности сновидений нельзя убирать из памяти по щелчку. Автобус катил мимо рощи, но между ней и березами, между ней и моросью, между ней и материальным миром зависло отражение в стекле.

Катя задернула шторку.

— Кто просил остановить на Куйбышево? — крикнул водитель.

— Спасибо. — Катя просеменила через салон под насмешливым взглядом пьяного паренька.

Двери отворились, зашипев, и Катя спрыгнула в грязь. Поправила рюкзак и зашагала по бездорожью к дачному поселку.

Лола щебетала так громко, что Антон опасался, как бы она не взорвалась от внутреннего давления, не разлетелась перьями по клетке. Свет загорелся вновь — перебои с электричеством были нормой для кооператива. Оно пропадало в самые важные моменты, например, когда Антон добирался до босса в особенно увлекательной компьютерной игре.

Что не было нормой, так это поведение канарейки и звуки, исходящие из стен.

— Это песня, — прошептала Марина, цепляясь за бывшего мужа.

— Это ее колыбельная, — сказал вспотевший Смирнов. Он продолжал шарить объективом по комнате, будто хотел запечатлеть постоянно перемещающиеся тени. Снять на камеру невозможное существование шуршащих незримых гостей. Лампочки потрескивали, люстра качалась, и Антон не заметил, чтобы кто-то толкнул ее. Впрочем, в неразберихе…

Антон обнял Марину. Ветер швырял в окна сор и горсти воды. Несчастная Лола билась о прутья и, похоже, могла не пережить эту ночь. В зеркале клубилась мгла, окутывала предметы и людей.

— Закрой его! — потребовала Марина.

Антон двинулся через комнату, но Смирнов преградил путь. Сейчас он напоминал религиозного фанатика: на лице был написан экстаз, а глаза вылезали из орбит.

«Да он же сумасшедший, — подумал Антон, пятясь. — Он свихнулся, похоронив сына, и ничем не сможет нам помочь».