– А не рано ли ты начал делить мое наследство? – спросил Базуль с силой, до хруста в суставах, сжав кулаки.

– Или считаешь себя железным и неуязвимым?

Ему показалось, что Чингиз несколько растерялся. Похоже, он не ожидал, что Базуль так быстро почует откуда дует ветер. И теперь мучительно соображал как вести себя дальше: молчал, прикусив нижнюю губу, и озадаченно пялился на собеседника словно петух на приблудившуюся в курятник индейку – потоптать бы, так нужно высоко запрыгивать и неизвестно как отреагирует на такое нахальство весь скотный двор.

– Что молчишь? Заклинило? – напирал, все больше заводясь, Базуль. – Хочешь свалить все грехи с больной головы на здоровую!? А болт с винтом для хитрой задницы ты видал!? – он изобразил интернациональный жест в русском исполнении. – Запомни, сявка подзаборная – я был вором "в законе" уже тогда, когда ты под стол пешком ходил. А потому, во-первых, хрен тебе, а не Кургузый рынок, а во-вторых, если по твоей милости меня отправят вперед ногами, то ровно через неделю ты последуешь вдогонку за мной. И поверь – уж я об этом позабочусь загодя.

– Какие мы страшные… – Чингиз вдруг мигом потерял свою азиатскую невозмутимость и оскалился, как загнанный в западню волк. – Я тоже не пальцем деланный и мне твои угрозы и оскорбления до лампочки.

Кургузый рынок будет моим. Я так решил! А ты нарушил уговор и будешь отвечать… если мы, конечно, не договоримся.

– Держишь меня за дурочку!? Даже если я отдам рынок, те, под которыми ты, фраерок, ходишь, найдут другую причину, чтобы столкнуть нас лбами. – Базуль размахивал руками и брызгал слюной. – Хочешь войны? Ты ее получишь. Но не тогда, когда тебе заблагорассудится. Похоже, ты забыл кто в городе "положенец". Мне наши воровские авторитеты дали власть, которую я употреблю, чтобы созвать сходняк.

Вот там ты и расскажешь какая муха тебя укусила и как ее зовут. Понял!? Твою мать…

Балагула места себе не находил, пристально наблюдая за разговором боссов. Сейчас он жалел, что не уговорил Базуля спрятать в одежде мини-микрофон, чтобы можно было слушать о чем идет разговор. Но так гласил неписаный закон подобных "стрелок" – встреча должна происходить один на один и без всяких звукозаписывающих средств. За его неукоснительным исполнением следила и та, и другая сторона.

Он видел, что его пахан кипятится, а это было очень плохим признаком. Балагала не был трусом, но что хорошего в том, когда каждый день ходишь словно по лезвию ножа и не знаешь доживешь ли до следующего утра?

Но вот наконец Базуль и Чингиз, так и не подав на прощание друг другу руки, резко развернулись и поспешили к своим машинам. " Не договорились…", – только и успел подумать с горьким сожалением Балагула, как вдруг в напряженную тишину нагло ворвалось резкое грохочущее эхо выстрелов. Он увидел, что кто-то из его парней упал, но осмысливать происходящее было недосуг – Балагула мгновенно спрятался за "джип" и совершенно автоматически открыл ответный огонь.

Спустя считанные секунды на поляне воцарился ад. Стреляли с обеих сторон, большей частью не прицельно, но от этого было не легче – пули роились вокруг машин как пчелы в теплый майский день возле ульев. Первый боевой порыв прошел, и Балагул вдруг пришла в голову и засела, словно заноза, простая и очевидная по здравому размышлению мысль – почему!? Зачем!? С какой стати и кто открыл огонь на поражение, и притом в тот момент, когда лидеры двух противостоящих группировок еще даже не успели оказаться среди своих? Невероятно и противоречит здравому смыслу…

Прозрение пришло чересчур поздно. Балагула сначала не поверил ни свои глазам, ни ушам, а когда понял, что случилось на самом деле и хотел скомандовать прекратить стрельбу, пуля попала в бензобак одной из неподалеку стоящих машин и взрыв забил ему в рот тугой огненный кляп.

Егор Павлович никогда не был так счастлив. Жизнь вдруг приобрела смысл и наполнилась молодой энергией – так оживает и распускается после зимней полудремы дерево, ощутив прилив животворящего сока из оттаявшей земли. Временами ему хотелось взбрыкнуть, как глупому телку, и побежать вприпрыжку прямо по мостовой.

Он купил себе два новых костюма, четыре рубашки, туфли, носки, несколько галстуков (которых терпеть не мог), каждое утро скоблил щетину на подбородке с таким тщанием, что сам диву давался, и по три раза на день залезал под душ. Егор Павлович не знал, какие запахи нравятся Ирине Александровне, а потому, чтобы не попасть впросак, выбирал в престижном парфюмерном магазине одеколон почти час, вызвав среди продавщиц своей придирчивостью нездоровый ажиотаж. Перед тем, как показать ей свое жилище, он в срочном порядке затеял косметический ремонт – переклеил обои и все перекрасил импортными красками – а после еще неделю ползал по квартире, доводя ее до блеска. Даже Грея не миновала странная лихорадка хозяина – в день визита Ирины Александровны (это была суббота) Егор Павлович впервые в жизни отвел пса в специальный салон, где грозному волкодаву сделали стрижку, погоняли блох и искупали в ароматических шампунях.

Ирина Александровна расцветала прямо на глазах. Теперь трудно было узнать в статной симпатичной женщине, правда, одетой не по последней моде, но со вкусом, ту серую мышку, что торговала на Подкове.

Она стала и держаться иначе – с достоинством, независимо и недоступно. Глядя на нее со стороны, Егор Павлович иногда со страхом понимал до чего они разные. В такие недобрые минуты старику начинало казаться, что вот она уйдет, а завтра по-интеллигентному вежливо укажет ему на порог. И от этого нехорошего предчувствия Егору Павловичу становилось так плохо, что он просто места себе не находил в ожидании новой встречи.

Но дни шли своим чередом, Ирина Александровна держала его на дружеской ноге – к сожалению, не более того – и постепенно он привязался к ней, как способны на такое чувство лишь люди, которые никогда не имели близких, родных и семейного очага. Наверное, она могла бы помыкать им, как хотела, однако врожденное благородство не позволяло ей переступить незримую черту, отделяющую искреннее уважение и доброжелательство от барской снисходительности, соседствующей с унижением.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды не случилось то, чего Егор Павлович боялся больше всего…

В тот день он пришел к ней, если можно так сказать, не по графику. Они договорились встретиться вечером, чтобы пойти на концерт, но Егор Павлович не выдержал смутного беспокойства, томившего его с самого раннего утра, и заявился сразу после обеда – он хотел предложить Ирине Александровне немного прогуляться по свежему воздуху и посидеть в каком-нибудь кафе. Когда она отворила дверь, ему показалось, что в ее глазах промелькнул испуг… хотя он мог и ошибиться. Но едва Егор Павлович переступил порог, как тут же понял, что его интуитивные опасения все-таки имели под собой реальную почву – в квартире неприятно пахло сигаретным дымом. Он знал, что Ирина Александровна изредка баловалась куревом, но она покупала только ароматические сигареты, а сейчас из гостиной отвратно воняло дешевым табаком.