Егорша облегченно вздохнул и позвал:

– Лешак, ко мне!

Умный пес мгновенно прибежал на зов и встал на то место, где еще несколько минут назад находилась медведица.

– Лешак, дай слегу! Ты понял? Подай слегу. Ну миленький, ну пожалуйста… Сле-га. Дай слегу…

Пес озадаченно смотрел на хозяина. Лешака обучили многим штукам, но слова "слега" в его собачьем лексиконе не было. Однако ему было хорошо известно слово "дай". И теперь Лешак мучительно соображал, чего хочет его друг и повелитель.

Наверное, минуты озарения бывают и у животных. Лешак как-то странно дернул головой – будто кивнул – и вцепился зубами в жердь. Она была для него тяжеловата, но пес, царапая когтями мшистый взгорок, всетаки подтащил слегу к самой ямине, где Егорша уже погрузился в грязь по грудь.

– Ближе, Лешак, ближе! – еще не веря в спасение, радостно восклицал подросток. – Дай мне! Дай!

Пес перехватил жердь почти посредине и, поднатужившись, одним рывком подвинул ее в направлении тонущего хозяина. И это последнее усилие увенчалось успехом – конец слеги едва не ткнул Егорше в ухо.

Бросив сук, который уже скрылся под слоем грязи, подросток схватился за жердь и приказал псу:

– Тяни! Лешак, тяни!

Эту команду умный пес знал. Он запомнил ее еще с тех пор, когда отец учил его крепкому хвату, очень необходимому в охоте на крупного зверя, в частности, на медведя. Сначала щенка приучали играть с ремнем, пытаясь вырвать его из еще не окрепших зубов будущего охотничьего пса. Затем ремень заменяли деревянной чуркой – чтобы сделать жестче прикус. После приходил черед кольца из толстого резинового шланга, через который пропускали веревку и подвешивали к перекладине. Пес хватал кольцо зубами, а отец раскачивал его словно на качелях. Таким образом развивались челюстные мышцы. Нередко Егорша подменял отца на этих своеобразных тренировках, и тогда во дворе возникала куча мала, когда трудно было понять, где Лешак, а где Егорша, одетый в шубейку из волчьей шкуры.

Пес понял, что от него требуется. Он вцепился в другой конец слеги и начал упираться изо всех сил.

Конечно, ему было нелегко и пожалуй пес не смог бы самостоятельно вытащить Егоршу из трясины, но Лешак сделал главное – дал подростку своего рода мостик шириной в одну жердь, по которой он медленно, по сантиметру, начал взбираться на пригорок, подтягиваясь на руках…

Егорша поначалу даже не поверил, что выбрался из ямины. Он одной рукой гладил ластившегося пса, а другой ощупывал сухой мох и твердую землю. Силы совсем оставили подростка, и он минут десять отлеживался, бездумно уставившись в предзакатное небо. Но едва одеревеневшие мышцы отпустило, Егорша встал и, раздевшись догола, сам помылся в озерке и постирал грязную одежду. Главной его бедой стали патроны, искупавшиеся вместе с патронташем в жидкой грязи; берданку, как и слегу, он выронил на пригорке, а потому оружие в чистке не нуждалось.

Пригорюнившись, юный мститель пересчитал не подмокший боезапас – у него осталось всего четыре надежных патрона, пыжи которых были залиты воском. Остальные теперь оказались ненужным балластом, и подросток оставил их вместе с патронташем в приметном месте – все легче идти. Конечно, с таким количеством патронов нечего было и думать ввязываться в перестрелку с бандитами, вооруженными карабином и мелкашкой. Но Егорша, опять загоревшись ненавистью к убийцам родителей, совершенно не колеблясь снова встал на их след…

Они все-таки к реке вышли. Когда Егорша преодолел неширокий ручей, за которым начиналась каменистая возвышенность, упирающаяся прямо в берег, то сразу заметил мерцающие среди деревьев проблески одинокого костра. Наверное, беглые зэки решили просушить одежду и приготовить горячий ужин. С точки зрения маскировки они совершили большую глупость – как на не искушенный взгляд. Но подобравшись поближе, Егорша понял, что бандиты вовсе не такие глупцы, как казалось поначалу. Они разожгли костерок в сооруженном из свежесрезанных сосновых веток шалаше с двумя противоположно расположенными выходами. Так что с перевала и вообще издали огонь заметить было невозможно. Только вблизи можно было увидеть языки пламени, иногда проникающие сквозь щели в шалаше; таким образом они и открыли Егорше место привала беглых зэков.

Подросток залег за поваленной бурей лесиной. Ему был хорошо виден один из входов в шалаш, и Егорша мучительно размышлял, что ему делать дальше. Бандиты охрану не выставили, понадеявшись на глухомань, и сгрудились возле костра полураздетыми, дожидаясь пока не сварится в принадлежавшем отцу котелке какая-то похлебка. Их одежда сушилась здесь же, развешанная на приставленных к зеленым стенам шалаша рогулькам. Подросток то брал кого-нибудь из убийц на мушку, то опускал берданку весь во власти сомнений. Что если он не успеет уложить хотя бы двоих? За первый выстрел Егорша не сомневался – он бил любую птицу влет. Но разве оставшиеся в живых бандиты будут ждать, пока он перезарядит ружье? Егорша вовсе не боялся умереть, как это ни странно для его возраста. Он страшился единственного – что погибнет, так и не отомстив за смерть родителей.

Неожиданно Егорша увидел, как возле шалаша мелькнула чья-то большая тень. Она была похожа на черный призрак – бесшумная и быстрая. Подросток вжался поглубже в свое мшистое ложе и затаил дыхание. По поведению лежащего рядом Лешака, который слегка приподнялся и наморщил морду, обнажая клыки, Егорша понял кто навестил бивак бандитов…

Беглые зэки в первое мгновение не поняли, что за ревущее страшилище обрушило свою грузную тушу на их шалаш. А когда сообразили, то было поздно – мстительная медведица сгребла в свои титанические объятия первого попавшегося. Им оказался худосочный Зяма.

Малеванный, несмотря на свои уже немалые годы, опомнился быстрее, чем молодой Чагирь, который от неожиданности сначала упал в костер, перевернув котелок с похлебкой, а затем, обожженный пламенем, кулем выкатился наружу. Пахан схватил карабин и с близкого расстояния, практически в упор, выпустил всю обойму в медведицу, рвущую на части несчастного Зяму. Но живучая зверюга, оставив растерзанную жертву, на последнем издыхании достала Малеванного и содрала с него скальп. Вопль пахана слился с хрипом умирающей медведицы, и дальнее эхо возвратило его ослабленный отзвук к берегу реки, чтобы утопить в бездонной мари…

Егорша, ошеломленный увиденным и испуганный, лежал, стараясь не дышать. Огонь в костре погас, и в темноте не было видно, жива медведица или нет, а потому он боялся даже шелохнуться, чтобы не выдать свое месторасположение. Подросток хорошо знал коварный нрав зверя, способного притвориться мертвым, чтобы обмануть самого сильного и опасного врага всего мира животных – человека. Иногда даже опытные таежники попадались на эту удочку, и когда потерявшие бдительность охотники подходили на расстояние прыжка, то спастись от разъяренного ранениями медведя было практически невозможно – с виду медлительный и добрый персонаж детских сказок мгновенно превращался в молниеносного всесокрушающего монстра.

Так прошло часа два, а может быть и больше. Возле шалаша царила тишина, и только неумолчное бормотание реки на перекатах напоминало, что время не уснуло и не остановило свой бег и что Егорше пора заняться последним из бандитов. Его не было ни видно, ни слышно. Похоже, Чагирь с перепугу убежал куда глаза глядят, и подростку мало верилось, что у него хватит смелости и сообразительности вернуться на место привала – в тайге неопытному человеку и днем трудно сыскать верную дорогу, а про ночь и говорить нечего. Особенно если за плечами маячит сама смерть в образе медведицы.