– Это… вы позвали участкового?

– Да. Я пришла к вам на следующий день, ранним утром и прождала почти до обеда – думала, что увижу вас, когда вы будете прогуливать Грея. Но вас все не было, в окне горел свет, ни на звонки, ни на стук в дверь вы не откликались, и я решила… Я очень испугалась!

Старик стоял столбом. Его будто заклинило. Все происходящее казалось ему нереальным – словно он видел сон.

– Вы так быстро появились… – наконец выдавил он из себя несколько слов – лишь бы что-нибудь сказать.

– Мне позвонил ваш участковый – я ему оставила номер своего телефона. А участковому рассказал о том, что вы нашлись, какой-то слесарь из ЖЭУ.

– Ну да… – кивнул головой Егор Павлович. – Понятно…

Он попытался сдвинуться с места, но ноги будто приросли к полу. Ирина Александровна истолковала беспомощность Егора Павловича чисто по-женски – она медленно приблизилась к нему и, обняв, крепко прижалась к груди.

Теперь он точно знал, что спит.

Отступление 3. Зона Сиблага, 1948 год Трясина засасывала медленно, будто наслаждаясь беспомощностью жертвы. Егорша изо всех сил рвался из ее коварных объятий, но будь на месте подростка даже сказочный богатырь, все равно бездонная марь проглотила бы и глупца, который вздумал померяться силой с духами болот, и его коня, и верную боевую дружину – хоть тысячу человек. Совсем рядом, в двух-трех метрах, на кочковатой сухой возвышенности, поскуливая, метался туда-сюда Лешак; он понимал, что хозяин в беде, но ничем помочь не мог – инстинкт самосохранения подсказывал ему, что впереди, в черно-зеленом месиве, его ждет гибель. На сухом месте лежала и длинная слега, оброненная Егоршей, когда, зацепившись за корневище, он падал с невысокого откоса в ямину, доверху наполненную жидкой холодной грязью…

Юный мститель следовал за бандитами примерно в сотне метров. Он был в отчаянии: стрелять нельзя, так как между ним и беглыми зэками рос кустарник – даже тонкая веточка могла изменить траекторию пули, а подобраться поближе не позволяла бедная на растительность марь – за редкими чахлыми сосенками не спрячешься. И момент случился подходящий – открой он огонь с хорошей позиции, бандитам не останется ничего иного, как сигать в трясину, где их все равно ждала смерть; но в то же время, случись у него промашка, Егорша сам превращался из охотника в дичь – карабин отца, которым был вооружен Малеванный, бил гораздо дальше и куда точнее, нежели старенькая берданка подростка.

Так они и пробирались по мари, будто связанные невидимой бечевой: впереди – бандиты (тропу торил Зяма, за ним шел Чагирь, а замыкающим был Малеванный), позади – Лешак и Егорша.

За спиной уже осталась половина пути по коварной трясине, когда случилось то, чего Егорша никак не мог ожидать. Он почти приноровился к сюрпризам, встречающимся на каждом шагу, и наконец позволил себе немного расслабиться. У подростка, как на его годы опытного и выносливого таежника, немало поплутавшего по тайге, ныли все мышцы, а икры напряженных ног (передвигаться приходилось в основном низко пригнувшись или на четвереньках) нередко сводила судорога. Поэтому он старался идти в рваном темпе: когда появлялась возможность, Егорша почти бежал – если встречались относительно сухие пригорки; а едва бандиты замедляли ход, наткнувшись на очередную трясину, подросток лежа отдыхал, позаботившись, чтобы ноги были выше головы. Как говорил в таких случаях отец, "испорченная" кровь, накопившаяся в уставших ногах, быстрее смешивалась со свежей, и охотнику вполне хватало десяти минут, чтобы восстановить силы и обновить заряд бодрости.

Беда стряслась как раз в тот момент, когда Егорша бежал. Лешак держался немного впереди, и потому спугнутый им старый заяц, таившийся под кочкой в густой траве, рванул не по ходу пса, а назад, мудро выбрав из двух зол меньшее. Он прошмыгнул между ног Егорши и задал стрекача, а юный мститель, нервы которого были напряжены до предела, с перепугу отскочил в сторону и, споткнувшись, угодил в трясину, при этом выронив палочку-выручалочку – длинную жердь. И теперь бездонная утроба мари заглатывала его, удовлетворенно причмокивая и пуская пузыри.

Несмотря на отчаянное и почти безнадежное положение, Егорша продолжал барахтаться, цепляясь за все, что только возможно. Ему хотелось закричать, позвать на помощь, но благоразумие и ненависть к бандитам глушили черный первобытный страх, постепенно овладевающий его сознанием. Ему удалось вцепиться в старое корневище, однако оно с противным хрустом отломилось, и в руках Егорши остался лишь толстый сук с отростками, похожими на осьминожьи щупальца. Эта ненадежная опора немного замедлила погружение, и совсем потерявшему силы подростку удалось отдышаться. Но когда он, весь во власти смятения, поднял голову и осмотрелся, то едва не завопил от ужаса – прямо перед ним стояла огромная медведица. Лешак, который до ее появления бегал у кромки пузырящейся грязи, где-то пропал, и зверь совершенно безбоязненно подобрался к Егорше почти вплотную.

Подросток сразу понял, что это мать убитого бандитами пестуна. Она была вся какая-то взлохмаченная, дерганая, что вообще противно солидной и созерцательной медвежьей натуре. Из ее открытой пасти падала на землю хлопьями густая слюна – почти пена, в налитых кровью маленьких глазках светилась неукротимая свирепость; медведица дышала глубоко и часто, словно после долгого и быстрого бега, а из зловонной глотки время от времени раздавался тихий, приглушенный рык. И все же, несмотря на беспомощность Егорши, страшная зверюга не спешила напасть, хотя ей очень хотелось это сделать – разъяренная медведица вышла на тропу войны и просто обязана была отомстить за гибель своего малыша. Однако острое звериное чутье предупреждало обезумевшую от горя мать, что впереди, там, где находится один из ее врагов, смертельная опасность – бездонная трясина. И она топталась в нерешительности, вытягивая свирепую морду в направлении Егорши, будто к чему-то принюхиваясь.

Но куда девался пес? Неужто с перепугу сбежал, бросив хозяина на произвол судьбы? Совсем отчаявшийся подросток, у которого с испугу вообще отняло речь, наконец прочистил горло, прокашлявшись, и позвал фальцетом:

– Лешак, Лешак, ко мне! Ату ее, ату!

Казалось, пес вынырнул возле медведицы из-под земли. Ни мало не колеблясь, он молча рванул ее за бок и молниеносно отскочил на безопасное расстояние. Медведица круто развернулась и, как показалось Егорше, в недоумении уставилась на Лешака. Скаля клыки, бесстрашный пес смотрел на нее с не менее свирепым видом, чем она, готовый в любой момент повторить нападение. Этот поединок взглядами продолжался с минуту. Наконец зверюга как-то нерешительно повернула морду в сторону Егорши, будто выбирала на кого напасть, но Лешак не оставил ей времени на размышления: он проворно сменил позицию, оказавшись сбоку медведицы, и той ничего иного не осталось, как опять развернуться мордой к псу. Теперь разъяренная самка решила не устраивать смотрины, а сразу бросилась на Лешака. Пес не стал убегать, лишь отскочил на безопасное расстояние и снова сымитировал нападение. Так они вертелись на крохотном клочке суши до тех пор, пока медведица, не рассчитав дальности прыжка, не бултыхнулась в крохотное озерко. Недовольно рявкнув – на этот раз в полный голос – она выбралась на кочку и напрочь проигнорировав Лешака, державшегося поблизости, быстро пошла, иногда переходя на бег, к зарослям осинника. Наверное, холодная вода немного остудила ее пыл, и медведица приняла решение догнать других врагов, чтобы напасть на них из засады.