Нора почувствовала себя в ловушке.

– Разве?

– Я следил за тобой за завтраком, прежде чем подойти, и увидел, что сегодня ты совсем другая.

– Это жутковато, Гюго. Следить за женщинами за завтраком.

– И я кое-что заметил.

Нора натянула шарф повыше на лицо.

– Слишком холодно. Можем поговорить завтра об этом?

– Я заметил, что ты импровизируешь. За весь день ты не сказала ничего существенного.

– Неправда. Просто я потрясена. Из-за медведя.

– Non. Ce n’est pas ça[62]. Я говорил с тобой до медведя. И после медведя. Весь день.

– Я понятия не имею…

– Этот взгляд. Я видел его прежде у других людей. И я его везде узнаю.

– Понятия не имею, о чем ты.

– Почему ледники пульсируют?

– Что?

– Это твоя область исследований. Ради этого ты здесь, разве нет?

– Наука еще не определилась по этому вопросу.

– Ладно. Bien[63]. Назови мне один ледник поблизости. У ледников есть имена. Назови хоть один… Конгсбрин? Наторстбрин? Что-то припоминаешь?

– Я не хочу об этом говорить.

– Потому что ты не та, что была вчера, верно?

– Как и все мы, – парировала Нора. – Наш мозг меняется. Это называется «нейропластичность». Прошу. Прекрати пугать гляциолога ледниками, Гюго.

Гюго, казалось, немного сдал, и она почувствовала себя виноватой.

Минута прошла в молчании. Только снег скрипел под ногами. Они почти дошли до жилья, остальные были чуть позади.

Но потом он сказал это.

– Я такой же, как и ты, Нора. Я посещаю не свои жизни. В этой я всего пять дней. Но я был во многих других. Мне дана возможность – уникальная возможность – испытать это. Я скольжу по жизням уже давно.

Ингрид схватила Нору за руку.

– У меня еще осталась водка, – объявила она, когда они добрались до двери.

Она держала свою карту-ключ в перчатке, прислонила ее к сканеру. Дверь открылась.

– Послушай, – прошептал Гюго заговорщицки, – если хочешь узнать больше, встретимся на общей кухне через пять минут.

Сердце Норы забилось, но на этот раз у нее не было ни половника, ни кастрюли. Ей не очень-то нравился этот Гюго, но она была слишком заинтригована и хотела услышать, что он ей расскажет. А еще она хотела знать, можно ли ему доверять.

– Ладно, – ответила она. – Я приду.

Норе всегда было трудно принять себя. С тех пор как она себя помнила, у нее было ощущение, что она недотягивает. Родители, оба со своими комплексами, поддерживали эту идею.

Она воображала теперь, каково это – принять себя полностью. Каждую ошибку, которую она когда-то совершила. Каждую отметинку на своем теле. Каждую мечту, которой она не достигла, или боль, которую чувствовала. Каждое вожделение или стремление, которое она подавила.

Она представила, как примет все это. Так же, как приняла природу. Как приняла ледник или тупика, или всплеск кита.

Она представила, что наблюдает себя всего лишь как еще один удивительный каприз природы. Еще одно сознательное животное, старающееся изо всех сил.

И представив это, она вообразила, каково быть свободной.

У Гюго не было библиотеки.

– Это видеопрокат, – сообщил он, облокотившись о дешевый буфет, где хранился кофе. – Он выглядит в точности как видеопрокат, в который я ходил на окраине Лиона, где я вырос – «Видео Люмьер». Братья Люмьер прославили Лион, так что там многое названо в их честь. Они изобрели там кино[64]. Не важно, я отклоняюсь: суть в том, что любая жизнь, которую я выбираю, записана на старой кассете VHS, и я включаю ее в прокате, а как только начинается фильм, исчезаю.

Нора подавила смешок.

– Что смешного? – удивился Гюго, слегка обидевшись.

– Ничего. Совсем ничего. Просто немного забавно. Видеопрокат.

– О? А с библиотекой все гораздо осмысленнее?

– Осмысленнее, да. По крайней мере, мы все еще пользуемся книгами. А кто сейчас смотрит фильмы на видеокассетах?

– Любопытно. Не знал, что существует междумирный снобизм. Будет мне урок.

– Извини, Гюго. Ладно, я задам осмысленный вопрос. Там есть кто-то еще? Человек, который помогает тебе выбрать жизнь?

Он кивнул.

– О да. Мой дядя Филипп. Он давно умер. И никогда не работал в видеопрокате. Все так нелогично.

Нора рассказала ему про миссис Элм.

– Школьная библиотекарша? – высмеял ее Гюго. – Тоже очень забавно.

Нора проигнорировала это.

– Думаешь, они призраки? Путеводные духи? Ангелы-хранители? Кто они?

Было так нелепо говорить об этом в научно-исследовательском центре.

– Они, – Гюго сделал жест, пытаясь подобрать верное слово, – интерпретация.

– Интерпретация?

– Я встречал похожих на нас, – признался Гюго. – Видишь ли, я в междумирье уже давно. Я встречал еще нескольких скользящих. Так я их называю. Да. Мы скользящие. У нас есть осевая жизнь, в которой мы лежим где-то без сознания, между жизнью и смертью, а потом попадаем в это место. Оно всегда особенное. Это библиотека, видеопрокат, художественная галерея, казино, ресторан… О чем это тебе говорит?

Нора пожала плечами. И задумалась. Прислушалась к гулу батарей отопления.

– Все это чушь? Нереально?

– Нет. Потому что основа всегда одинакова. Например, там всегда есть кто-то еще – наставник. Только один человек. Он обязательно помогал человеку в важное время его жизни. Обстановка всегда эмоционально значима. И обычно разговор идет об осевой жизни и ветвлении.

Нора вспомнила, как миссис Элм утешала ее, когда умер папа. Оставалась с ней, успокаивала. Возможно, никто больше не был так добр с ней.

– И всегда есть бесконечное число выборов, – продолжил Гюго. – Бесконечное число видеокассет, или книг, или картин, или блюд… Например, я ученый. И я прожил множество научных жизней. В своей осевой жизни я биолог. Есть и другая жизнь, в которой я лауреат Нобелевской премии по химии. Я был морским биологом, пытался спасти Большой Барьерный риф. Но физика всегда была моей слабостью. Сначала я никак не мог понять, что со мной происходит. Пока в одной жизни не встретил женщину, которая переживала то же, что и мы с тобой, и в осевой жизни она была квантовым физиком. Профессор Доминик Биссе из Университета Монпелье. Она мне все объяснила. Это многомировая интерпретация квантовой физики. Это значит, что мы…