– Как обычно, думаю. Обхаживает иностранную прессу.

Нора понятия не имела, что происходит. Он, получается, еще был членом группы, но все же не вполне, раз не выступал с ними на сцене. И раз он не был в группе, что бы ни вынудило его бросить, случившегося было недостаточно, чтобы он исчез из нее полностью. Из того, что сказал Рави, или того, как именно он это сказал, Джо все еще был частью команды. Эллы тоже не было рядом. На бас-гитаре играл мускулистый здоровяк с бритой головой и в татуировках. Она хотела узнать больше, но время было явно неподходящим.

Рави махнул рукой, показывая туда, где находилась, как теперь увидела Нора, очень большая сцена.

Она была потрясена. Даже не знала, что чувствовать.

– На бис, – сказал Рави.

Нора попыталась собраться. Прошло много времени с тех пор, как она хоть что-то исполняла. И даже тогда ее слушателями был десяток безразличных людей в подвале паба.

Рави склонился над ней.

– Все хорошо, Нора?

Жест показался слегка нервным. В том, как он произнес ее имя, слышалась та же обида, которую она услышала, столкнувшись с ним вчера в совсем другой жизни.

– Да, – ответила она, крича в полный голос. – Конечно. Просто… Я понятия не имею, что нам исполнить на бис.

Рави пожал плечами.

– Как всегда.

– Хм. Да. Точно, – Нора задумалась.

Взглянула на сцену. Увидела огромный видеоэкран с надписью «ЛАБИРИНТЫ», горящей и вращающейся перед ревущей толпой. «Ух ты, – подумала она. – Да мы знамениты. По-настоящему, собираем стадионы». Она увидела клавиши и стул, на котором сидела. Ее музыканты, чьих имен она не знала, собирались вернуться на сцену.

– А где мы? – спросила она, перекрикивая толпу. – Я что-то забыла.

Большой бритоголовый парень с бас-гитарой сообщил:

– В Сан-Паулу.

– Мы в Бразилии?

Они посмотрели на нее, словно она рехнулась.

– Где ты была последние четыре дня?

– «Прекрасное небо», – объявила Нора, поняв, что еще может вспомнить почти весь текст. – Давайте сыграем это.

– Опять? – рассмеялся Рави, его лицо блестело от пота. – Мы его десять минут назад исполняли.

– Так. Слушай, – сказала Нора, теперь она перекрикивала толпу, требующую выхода на бис. – Я хотела сделать что-то иначе. По-другому. Может, мы сыграем другую песню, не как обычно.

– Мы должны спеть «Вой», – сообщила ей другая участница. На ней висела бирюзовая гитара солистки. – Мы всегда поем «Вой».

Нора в жизни не слышала этой песни.

– Да, знаю, – блефовала она. – Но давайте изменим. Споем то, что они не ожидают. Удивим их.

– Ты усложняешь, Нора, – возразил Рави.

– По-другому не могу.

Рави пожал плечами.

– И что нам делать?

Нора задумалась. Она вспомнила Эша с песенником Simon & Garfunkel. Давайте споем «Мост над бурной водой»[74].

– Что? – не поверил своим ушам Рави.

– Думаю, нужно сделать это. Это их удивит.

– Обожаю эту песню, – поддержала ее девушка из группы. – И я ее знаю.

– Все ее знают, Имани, – пренебрежительно бросил Рави.

– Именно, – подтвердила Нора, изо всех сил стараясь говорить как рок-звезда. – Давайте.

Нора вышла на сцену.

Поначалу она не могла различить лиц, ведь прожекторы были направлены на нее и за пределами этого яркого света все казалось погруженным во мрак. Только завораживающий Млечный Путь из вспышек камер и фонариков мобильных телефонов.

Однако она их слышала.

Люди, когда их много и они действуют сообща, в полном единении, становятся чем-то иным. Общий гул напомнил ей о совершенно другом животном. Сначала образ был угрожающим, словно она – Геракл, борющийся с многоголовой Гидрой, желающей его убить, но это был гул безусловной поддержки, и его мощь придала ей сил.

Она поняла в это мгновение, что способна на гораздо большее, чем думала раньше.

Она подошла к клавишам, села на стул и поднесла ко рту микрофон.

– Спасибо, Сан-Паулу, – сказала она. – Мы тебя любим.

И Бразилия взревела в ответ.

В этом, казалось, заключалась власть. Власть славы. Как у тех поп-идолов, что она видела в социальных сетях, которые могли сказать одно слово и получить миллион лайков и шеров. Высочайшая слава – когда ты достигал того уровня, после которого отношение к тебе как к герою, или гению, или богу требовало минимальных усилий. Но оборотная сторона этого – зыбкость. Очень легко оступиться, выглядеть дьяволом или злодеем, или просто ослом.

Ее сердце бешено билось, словно она вот-вот собиралась пройти по канату.

Она теперь различала некоторые лица в толпе, тысячи – возникающие из тьмы. Крохотные и странные, с почти невидимыми телами. Она смотрела на двадцать тысяч бестелесных голов.

Во рту пересохло. Она едва могла говорить, и задумалась, как ей петь. Вспомнила насмешливое подмигивание Дэна, когда пела ему.

Шум в толпе стих.

Время пришло.

– Так, – сказала она. – Мы споем песню, которую вы уже слышали.

Она сморозила глупость и тут же это поняла. Они все купили билеты на этот концерт, потому что уже слышали большинство этих песен.

– Эта песня много значит для меня и моего брата.

Зал тут же взорвался. Они кричали и ревели, хлопали и пели. Отклик был невероятным. Она тут же почувствовала себя Клеопатрой. До смерти напуганной Клеопатрой.

Поставила руки в позицию ми-бемоль мажор, но ее тут же отвлекла татуировка на ее до странности лысом предплечье – надпись каллиграфическим шрифтом с красивым наклоном. Это была цитата Генри Дэвида Торо. «Все хорошее дико и свободно»[75]. Она закрыла глаза и поклялась не открывать их, пока не закончит петь.

Она поняла, почему Шопену нравилось играть в темноте. Так гораздо легче.

«Дико, – подумала она про себя. – Свободно».

Запев, она почувствовала себя живой. Еще более живой, чем во время заплыва в теле олимпийской чемпионки.

Она удивилась, почему она так боялась этого – петь перед толпой. Это было прекрасное чувство.