– Что?

Она увидела на руке Гюго механические часы.

– Попробуй. Ты не сможешь. Разум не видит то, с чем не может справиться.

Гюго кивнул, глядя на собственные часы.

– Итак, – продолжила Нора, – что бы ни существовало между вселенными, это, скорее всего, не библиотека, но для меня легче всего понять именно так. Это моя гипотеза. Я вижу упрощенную версию истины. Библиотекарша – просто метафора. Все это действо.

– Разве не захватывающе? – спросил Гюго.

Нора вздохнула.

– В предыдущей жизни я общалась с покойным отцом.

Гюго открыл банку с кофе и насыпал гранулы в две кружки.

– И я не пила кофе. Я пила чай с мятой.

– Звучит ужасно.

– Было сносно.

– Другая странная штука, – поддержал Гюго. – В любой момент этой беседы ты или я можем исчезнуть.

– Ты видел, как это бывает? – Нора взяла кружку, которую передал ей Гюго.

– Да. Несколько раз. Это жутко. Но никто не замечает. Память окружающих о последнем дне слегка затуманивается, но в остальном все проходит гладко. Если бы ты сейчас вернулась в библиотеку, я продолжал бы беседовать с тобой в кухне, и ты сказала бы что-то вроде: «Я что-то отключилась – о чем мы говорили?» – и тогда я понял бы, что произошло, и ответил, что мы говорили о ледниках, и ты завалила бы меня фактами. И твой мозг заполнил бы пробелы и создал историю о том, что только что произошло.

– Да, но как же белый медведь? И сегодняшний ужин? Я – другая я – помнила бы, что ела?

– Не обязательно. Но я видел, как это бывает. Это поразительно, как мозг умеет досочинять. И насколько хорошо он забывает.

– Так какой я была? Я имею в виду вчера.

Он остановил на ней взгляд. У него были красивые глаза. Нора мгновенно ощутила, что ее затягивает в его орбиту, так спутник притягивается к Земле.

– Утонченной, очаровательной, умной, красивой. Как и сейчас.

Она рассмеялась.

– Прекрати быть таким типичным французом.

Неловкая пауза.

– Сколько у тебя было жизней? – спросила она наконец. – Сколько ты пережил?

– Слишком много. Около трехсот.

– Трехсот?

– Я многое повидал. Был на всех континентах Земли. Но так и не нашел подходящую жизнь для себя. Я обречен скитаться вечно. Никогда не найдется такая жизнь, в которой я захочу остаться навсегда. Я слишком любопытен. У меня слишком сильно желание жить иначе. И не нужно делать такое лицо. Это не грустно. Я счастлив в этом лимбе.

– А вдруг однажды видеопрокат пропадет? – Нора вспомнила миссис Элм, паникующую за компьютером, и моргающие лампочки в библиотеке. – Вдруг однажды ты исчезнешь навсегда? Прежде чем обнаружишь жизнь, в которой захочешь осесть?

Он пожал плечами.

– Тогда я умру. А это значит, что я все равно умер бы. В жизни, где я жил прежде. Мне нравится скользить. Нравится несовершенство. Я приберег смерть как один из вариантов. Мне нравится, что я никогда не осяду.

– Думаю, у меня другая ситуация. Кажется, моя смерть более неизбежна. Если я не найду себе жизнь в ближайшее время, то исчезну навсегда.

Она объяснила, что с ней случилось в последний раз при переходе.

– О да. Что ж, это плохо. А может, и нет. Ты понимаешь, что тут кроются нескончаемые возможности? В смысле, мультиверсум – это не несколько вселенных. Не какая-то горстка. Это даже не много вселенных. Это миллион, или миллиард, или триллиард вселенных. Это почти нескончаемое их количество. Даже тех, в которых есть ты. Ты могла бы быть собой в каждой версии мира, каким бы необычным ни был этот мир. Ты ограничена лишь своим воображением. Ты можешь быть очень изобретательна в переписывании своих сожалений. Я как-то изменил сожаление о том, чего не сделал, когда был подростком: я хотел заняться авиа- и ракетостроением и стать космонавтом – и в одной из жизней стал им. Я не полетел в космос. Но стал тем, кто приблизился к нему, пусть и ненадолго. Нужно помнить, что это уникальная возможность – исправить любую нашу ошибку, прожить любую жизнь, какую захотим. Любую. Мечтай по-крупному… Ты можешь стать кем захочешь. Потому что в одной из жизней ты существуешь.

Она отхлебнула кофе.

– Я понимаю.

– Но ты не будешь жить, пока ищешь смысл жизни[71], – сказал он мудро.

– Ты цитируешь Камю.

– Подловила.

Он смотрел на нее. Норе больше не мешал его пыл, но слегка заботил ее собственный.

– Я училась философии, – ответила она так мягко, как только могла, избегая его взгляда.

Теперь он стоял близко к ней. Было что-то в равной степени раздражающее и привлекательное в Гюго одновременно. Он излучал наглую безнравственность, из-за чего его лицо взывало либо к пощечине, либо к поцелую, в зависимости от обстоятельств.

– В одной жизни мы знаем друг друга многие годы, и даже женаты… – проговорил он.

– В большинстве жизней я вовсе тебя не знаю, – парировала она, глядя прямо на него.

– Это так печально.

– Не думаю.

– Правда?

– Правда, – она улыбнулась.

– Мы особенные, Нора. Мы избранные. Никто нас не понимает.

– Никто никого не понимает. Мы не избранные.

– Единственная причина, по которой я все еще в этой жизни, – в ней есть ты…

Она подалась вперед и поцеловала его.

Ощущение было очень приятным. И поцелуй, и осознание, что способна на такую прямолинейность. Осознавая, что все, что может случиться, уже с ней где-то в какой-то жизни произошло, отчасти освобождало от принятия решений. Это была всего лишь реальность универсальной волновой функции. «Что бы ни происходило сейчас, можно, – рассудила она, – свести все к квантовой физике».

– В своей комнате я сплю один, – сообщил он.

Она взглянула на него бесстрашно, словно столкновение с белым медведем разбудило в ней некую способность приказывать, о которой она прежде не подозревала.

– Что ж, Гюго, может, тебе стоит нарушить привычку.

Но секс обернулся разочарованием. В самый разгар действа ей вспомнилась цитата из Камю:

Может, я и не знаю наверняка, что меня по-настоящему занимает. Но уж что мне совсем неинтересно – это я знаю твердо[72].