Прибыл слуга с чистым бельем для Марии, и Антуан предложил ей подняться наверх, чтобы переодеться в сухое и чистое платье.

– Поскольку мы вынуждены делить с вами комнату, я подожду здесь какое-то время, пока вы не оденетесь и не ляжете в постель.

– Вы очень добры. Я пошлю служанку за вами, когда буду готова.

Антуан прождал около часа, но никто не пришел за ним. Он решил, что Мария, по всей видимости, уснула и ему тоже пора хоть немного отдохнуть. Осторожно открыв дверь, Антуан споткнулся в темноте о чье-то тело. С трудом удержавшись на ногах, он осторожно пробрался к столу и нащупал масляную лампу. Повернув фитиль и осветив комнату, он увидел Марию, лежавшую на полу в своем мокром платье. Рядом с нею лежало чистое белье, которое она не успела сменить. Женщина едва дышала. Антуан помнил светские анекдоты, в которых дамам часто мешает корсет, и решил ослабить шнуровку. К его изумлению, никакой шнуровки не оказалось, это был настоящий обморок от переутомления. Он приподнял голову женщины, снял с нее платье и осторожно отнес в кровать. Грелка в ногах была еще горячая, и Антуан отодвинул ее, чтобы не обжечься. Постепенно, согреваясь его теплом, Мария дышала все ровнее и спокойнее…

17 октября 2008 г. Кутна Гора.

От пережитых ночных кошмаров и пугающего отсутствия Андрея к горлу подкатил ком, и мои глаза наполнились соленой влагой. Я поправила линзу на правом глазу – не хватало еще ко всем несчастьям зрения лишиться – и присела на ступеньки храма. Камни уже остыли, хотя солнце спряталось за соседними крышами совсем недавно. Холод пробирался через позвоночник и проникал в мозг. Слезы уже лились потоком, и я не пыталась их остановить. Их остановил телефонный звонок из моей сумочки. Я привычно порылась в ней, достала дребезжащий мобильник и нажала кнопку. Из трубки послышался Алкин голос – невозмутимый, как из прошлой жизни. Я зарыдала еще громче. Несколько прохожих обернулись в недоумении, но я махнула им рукой, и они пошли дальше.

Алка поняла, что не может пробиться к моему сознанию, перестала сообщать мне номер рейса, на котором прилетела, и заорала в трубку:

– Ты чего ревешь, как наемная плакальщица?! Если сама говорить не можешь, дай Андрея!

Я с трудом воспроизвела членораздельную речь.

– Не дам! Он пропал!

Алка спокойно спросила:

– А почему ты не пропала?

– Я в церкви была. А он не пошел со мной.

– Он что, веру сменил?

– Нет у него никакой веры, он же юрист.

– Ну вот, ты теперь хоть соображаешь. Говори, куда мне ехать.

– Я в Кутной Горе.

– Где это?

– Спроси на вокзале. Я тебя на станции буду ждать.

– А когда ближайший поезд?

Я опять заревела в трубку.

– Не знаю.

Алка поняла, что у меня полный коллапс.

– Ладно, перезвоню со станции. Жди.

Наверное, я долго просидела на каменных ступенях, потому что подняться мне стоило немалых усилий. Начали загораться первые фонари, и на город быстро опустилась ночь.

Я брела вдоль правой стороны дороги, с трудом вспоминая, куда мне идти дальше. Мой пространственный кретинизм не помешал мне на этот раз найти нужное направление, и я двигалась все быстрее вниз, к мосту над железнодорожными путями.

Когда я перестала опасаться, что потеряюсь, приостановилась и перешла на шаг, более подходящий для дамы средних лет, с заплаканными глазами и в светлых джинсах. В моей голове начали мелькать умные мысли, например – остановиться под ближайшим фонарем и достать пудреницу, или найти в сумке заколку для волос, или, что еще лучше, подкрасить губы. Я решила ничем не жертвовать и тщательно выполнила все, что пришло мне в голову. От привычных действий сразу стало легче, и в мою свежепричесанную голову начали залетать разные мысли. Сначала по одной, а потом все разом, и голова начала нестерпимо гудеть.

Череда событий была настолько плотной, что невозможно было заподозрить в ней простое стечение обстоятельств. Сначала убивают художника. Нет! Сначала я нашла те дурацкие письма и поперлась на кладбище. Опять нет. Сначала обыск в офисе Андрея. Стоп! Почему я сказала «обыск»? Это ведь была кража, так все говорили – и Андрей, и полицейские. Но что-то навело меня на эту странную мысль про обыск. Это, наверное, потому, что ничего из личных вещей сотрудников не пропало, просто случился беспорядок в ящиках. Еще мусор, который исчезал из квартиры Андрея. Потом кладбище. И тот человек сказал: «А почему он сам не пришел?..» Потом убили художника… Тут у меня опять покатились слезы. Хорошо еще, что я глаза не накрасила. Там еще кто-то прятался в шкафу, а я испугалась… Потом эти фотографии в интернете, наше бегство, человек, взявший наше письмо, реставраторы, жилье у Мартины, церковь, исчезновение Андрея… На этом месте я наверное, опять всхлипнула, потому что какой-то прохожий обернулся мне вслед. Дальним чувством я осознавала, что упускаю что-то очень важное, но пока не понимаю, что именно.

Подумать только – еще три дня назад я сидела дома, в своей теплой сибирской квартире, пила чай с ночными плюшками и ни о чем особо не расстраивалась. И полагала, что все ужасные опасности и страшные приключения в моей жизни были позади!

20 августа 1870 г. Труа.

Свежевыбеленные стены и белое покрывало на узкой кровати напоминали операционную. Бланка приказала, чтобы комната была готова к ее приезду, но когда именно она приедет, монахини не знали. Послушница дважды в день вытирала пыль с комода и резного туалетного столика светлого дерева – единственного изящного предмета меблировки в комнате для гостей.

Бланка приехала на рассвете, и комната сразу же ожила. Вслед за госпожой в дверь ворвался аромат роз и утренней свежести, на комоде появились миленькие вещицы, неизменные спутницы женщин, стремящихся сохранить свою привлекательность. Хрустальные флакончики с туалетной водой, кремы, пудра и маленькие щипчики возле зеркала привлекали взгляды молодых монахинь, прислуживающих важной персоне. Бланка приказала не будить ее до полудня, она хотела выглядеть свежей к вечернему собранию у Монсеньора.

Короткий сон при открытом окне пошел ей на пользу, вызвав на щеках легкий румянец. Бутоны роз, срезанных в монастырском саду, были полны росой, и влажный аромат, источаемый ими в маленькой комнате, струился по лицу женщины, неподвижно лежащей на кровати. Бланка уже не спала, ее глаза были открыты, и по сдвинутым бровям на ее красивом лице было видно, что предстоящая встреча с Монсеньором волнует ее больше, чем ей хотелось бы.

Вся жизнь ее была погоней за богатством и властью, и вот теперь наконец она может войти в семью, обладающую состоянием, для которого перестают существовать границы и государства. Ее навязчивой любовью стала медицина, и она готова была тратить все до последней монеты из денег, что отпускал Антуан, на новые исследования. Бланка считала несправедливым, что не имеющий никакого отношения к реальной жизни человек вмешивается в дела особого госпиталя и ограничивает его деятельность лишь одной страной – Америкой. Бланка не любила Америку, эту дикую, продажную, контролируемую европейским капиталом демократию бывших каторжников и аутсайдеров. Ее мечтой было вернуться в Европу, но сейчас это было невозможно. Антуан держал ее на почтительном расстоянии от Монсеньора.