Через неделю перепуганная, но счастливая дочь Мстислава Удалого упала в объятия Ярослава.

Встревоженный противостоянием князя Ярослава и Великого Новгорода, Юрий поспешил в Торжок. Город был неузнаваем: в короткий срок он разросся, расстроился, был наводнен торговым людом и товаром. Зная, что происходит в Новгороде, и глядя на нагромождения возов с хлебом, Юрий Всеволодович все больше и больше мрачнел.

Ярослав встретил брата на крыльце большого, рубленного из светлой лиственницы дома. Он был весел, радушен и гостеприимен. За трапезой Юрий не удержался и с раздражением спросил:

— Скажи, брат, как намерен ты поступить с Новугородом? Город вымирает, и в твоих руках дать ему жизнь.

— Эка невидаль, перемрет народец новгородский! Чего их жалеть? Сколь славных князей с позором изгнали они из города, сколь бояр неугодных им бросили в Волхов, а дворы их разорили! Нет, брат! Я пожду еще. Пока на коленях, с веревками на шеях не приползут умолять меня прийти в Новугород. И чего бы мне ни стоило, я заставлю их забыть вече!

— А ежели не приползут? Некому ползти будет. Вымрет народ. Что тогда?

— Этих посажу в Новугороде, — кивнул Ярослав на окно. — Видел, сколь народа в Торжке? Надо будет, из Переяславля привезу мужиков, с малых городков.

— Как бы все это бедой не обернулось. Крепки в коленях новгородцы, от веча не отрекутся. Могут призвать на стол Лешку Белого или Мстислава Мстиславича.

— Лешку не боюсь, а тесть мой супротив меня не пойдет. Так что не тревожься, все уладится.

— Дай-то Бог, — вздохнул Юрий. — Тяжело здесь, — прижал он руку к груди. — Чует сердце беду, да не знает, с какой стороны она подкрадется.

Несколько дней уговаривало посольство новгородское князя Мстислава Удалого прийти на новгородский стол. Князь понимал, что прийти в Новгород — это значит пойти против Ярослава, а того поддержит Юрий Всеволодович. Опять князь на князя, опять кровь, слезы вдов и сирот. С приходом старости князь Мстислав все болезненнее стал ощущать, как слабеет Русь от междоусобиц, как нищают города и от безлюдья зарастают травой пашни, как поднимают голову враги и все чаще разоряют порубежье. Но позволить, чтобы вымер город, которому долгие годы служил его отец Мстислав Храбрый и он сам, допустить не мог. И князь согласился. Собрав дружину, нагрузив два обоза хлебом, Мстислав выступил из Торопца.

Новгород встречал тишиной. Некому было звонить в колокола. Правда, звонарь сумел подняться на звонницу, но не осталось сил раскачать тяжелый язык. Сверху он смотрел на втягивающихся на Ярославово дворище дружинников торопецкого князя, обозы с хлебом и плакал от бессилия и от счастья. Наконец-то пришло избавление.

Вскоре появилось еще два обоза. Один из Можайска, другой из Полоцка. Оживился торг, появилась надежда у выживших новгородцев на возрождение.

Мстислав Мстиславич понимал, что с тем количеством воинов, приведенных им из Торопца, он не мог идти на Ярослава, и тогда в Смоленск, в Ростов, Псков поскакали гонцы с призывом присоединиться к торопецкому князю, восстановить справедливость и порядок в Белой Руси. Первым откликнулся брат Мстислава — псковский князь Владимир. Он привел три сотни воинов. Вместе с торопецкой дружиной было пять сотен. Какое-то количество ратников мог дать и Новгород, но надежд на это было мало: слишком ослабели новгородцы.

Мстислав не желал зла своему зятю. Перед его глазами не раз всплывали картины свадьбы и счастливые лица дочери и ее мужа. Он надеялся, что Ярослав одумается, отпустит из Торжка пленных бояр и удерживаемые обозы новгородских купцов. И потому в Торжок был отправлен священник поречистее, чтобы увещеваниями, божьим словом привел князя к праведному решению. Но Ярослав даже не выслушал священника. Отмахнувшись от него, как от назойливой мухи, он с раздражением приказал воеводе:

— Чернорясника, что пришел от Мстислава, вывести за город и пустить вольно. И вот еще что: до меня дошел слух, что Мстислав собирает супротив меня войско. Так ли это?

— Так, государь, — склонил голову воевода.

— Почто молчал? — сурово сдвинул брови Ярослав.

— Не был в том уверен.

— И много собрал воинов мой тестюшка?

— Пять сотен.

— И только-то! — рассмеялся Ярослав. Воевода замялся и нерешительно произнес:

— Поговаривают, что к нему идут смоленские полки и брат твой Константин тоже готовится выступить.

— Та-а-ак! — угрожающе повысил голос Ярослав. — Не думал, что Мстислав на родича руку поднимет. Но я тоже не лыком шит. Готовь посыльщиков к братьям моим: к Юрию, Святославу и Ивану. Да вот еще что: новгородские крикуны легко князей меняют, не помочь ли им от Мстислава избавиться? Мужиков из земли новгородской у нас поболе двух тысяч. Отбери из них с сотенку посмышленее, да чтобы нам верны были, и с наказом бунтовать народ супротив Мстислава отправь в Новугород. Остальных же переимать, в железа заковать и по городкам земли переяславской отправить. Кто же воле моей начнет противиться, того без жалости сечь мечами!

Среди сотни отобранных для тайного дела новгородцев оказался и Лука Меньшой. Он сам вызвался идти в Новгород. Два месяца Лука терзался неизвестностью о судьбе своего семейства, оставленного им в гибнущем городе. С десятком таких же, как он, работных людей Лука пошел в поисках хлеба из города, но, перехваченный заставой ярославских мужиков, оказался в Торжке.

С тяжелым сердцем брели новгородцы в свою отчину. Молчали, стыдились смотреть друг другу в глаза, но при подходе к городу, остановившись на последний привал, решили: повиниться князю торопецкому.

Мстислав Мстиславич вышел на высокое крыльцо княжеского терема к стоявшим на коленях мужикам, терпеливо выслушал покаянную речь и, махнув рукой, сказал:

— Вижу, что не жажда наживы, а беда привела вас на Ярославов двор, и потому прощаю вашу вину. Идите с Богом по домам.

В этот же вечер князь Мстислав приказал схватить Хота Григорьевича и других Ярославовых бояр, а дворы их разорить. Торопецкому князю стало ясно, что кровопролития не избежать.

Мстислав Чермный, возмутитель спокойствия в Южной Руси, умер. На великокняжеском киевском столе сидел смоленский князь Мстислав Романович, и сидел крепко. Малые удельные князья, стремясь добиться расположения великого князя, заполонили двор Мстислава Романовича. Они съезжались в Киев со своими женами, детьми, боярами и слугами. Тот давал пиры, устраивал охоты, одаривал наиболее ретивых. Стал наведываться в стольный град и Владимир — князь переяславский. Как-то на торжественном богослужении в Святой Софии приметил он истово молящуюся девушку со строгим лицом и огромными карими глазами под пушистыми длинными ресницами. Девушка оказалась рода знатного и именитого. Но как ни стерегли красавицу мамки да няньки, Владимир улучил момент поговорить с кареглазой. Девушке было приятно внимание молодца, но лик его ей не глянулся. И когда Владимир начал говорить о своем влечении к ней, она рассмеялась.