надо было даже поднимать взгляд на Хель – я и без того знала, что увижу ту же картину.

Отчаяние подкатило к горлу горьким комком.

– Ракель… – Фемма немедленно подскочила ко мне. – Пожалуйста, попробуй своим шейдом достучаться до шейда Саула.

Во взгляде барменши-медички мелькнула глухая тоска.

– Я не могу.

Как и я. Но что еще оставалось делать?

– Кессель… Хавьер… попробуй ты! Я знаю, ты можешь. Ты же все можешь. Пожалуйста!

Семь минут.

Но шейдер только покачал головой.

– Я не слышу их шейдов, – тихо проговорил он, не отнимая рук от груди Хель. – Не слышу и не чувствую. Сола, скорее всего…

– Не смей! – взвизгнула я, с силой надавливая на замершее под ладонями сердце. – Не смей, не смей, не смей этого говорить! Я спасла тебя, потому что не сдавалась до последнего, а ты!

– Сола…

Выдох, выдох.

Восемь минут.

Шисс!

Раз, два, три…

– Солана…

– Нет!

– Сола, – раздался позади меня другой голос. Ракель. – Сканеры подтверждают…

Нет.

Девять минут.

– …все процессы в теле остановились, мозговая активность отсутствует.

Нет…

Девять минут пятнадцать секунд.

Выдох, выдох.

Губы Саула показались такими безжизненными и холодными, что меня невольно бросило в дрожь. Шейд внутри замер, давно почувствовав то, что так упорно отказывался признавать разум. Медик был…

Девять минут тридцать секунд.

…мертв.

– Достаточно, Сола.

– Нет…

Я вскинулась, обжигая Кесселя разъяренным взглядом. Но… внутри набухал горький ком осознания: бесполезно. Поздно. С хриплым выдохом, больше похожим на стон, я отняла руки.

Кессель остановился ровно минуту спустя.

Я почувствовала отстраненную благодарность к шейдеру. Если бы он отступил раньше, хоть на секунду раньше – пусть это и было правильно, разумно и осмысленно, – это было бы все равно что отнять у Хель последний крошечный шанс выжить. А так…

Мы сделали все, что могли.

– Время смерти…

Что-то с грохотом упало на пол, послышались сдавленные невнятные извинения.

– Химик! – рявкнула Ракель. – Почему так долго? Где тебя носило?

– Так это… споткнулся. И вот генератор еще разбил… что за невезуха!

– Попросил бы кого помочь.

– Да кого, – раздался беспомощный ответ. – Это только тебя все слушаются…

Я даже не повернула головы. Химик так Химик, задержался, споткнулся – какая теперь, к шиссам, разница. Поздно… поздно, поздно, все слишком поздно… Саул и Хель мертвы, а все остальное не имело значения. Никакого… значения.

У меня не было никого ближе них, давно уже не было. Отца я почти не помнила, а мать всегда была слишком поглощена нездоровыми отношениями с Ли Эбботом, чтобы обращать на меня внимание. А Михели… Михели были совсем другими. Без них я бы не выжила после бегства из Центра. Не нашла бы свое место в жизни, свое призвание – помогать другим, спасать жизни.

Но Саула и Хель я спасти не смогла…

Все, что осталось теперь, – это до рези в глазах вглядываться в неподвижное лицо медика, похожее на застывшую маску. И вспоминать…

Совместные дежурства и долгие изматывающие операции, ловкие подвижные пальцы, порхающие над телом пациента, звон браслетов Хель, сидящей за монитором анестезиолога. Распитие стима на троих и ужины в местном ресторанчике, куда мы ходили каждый год отмечать годовщину знакомства Михелей. Смешливые морщинки Саула, улыбку Хельми…

И тот день, когда мы впервые познакомились, бессознательного нор-ра и реанимацию, проведенную прямо на улице в обход всех неписанных законов трущоб.

Потому что Саул всегда ставил чужую жизнь выше каких-то там правил.

И научил этому меня.

За восемь лет в клинике Шей Саул Михель показал мне, как запускать сердце, собирать кости, сращивать мышцы, зашивать кишки и прочищать легкие. Как не сдаваться, не отводить взгляд, не отворачиваться от того, кто нуждается в помощи, не бояться трудностей.

Но этого… этого оказалось недостаточно.

Глава 12

Стены и пол медицинского блока были ледяными. Я чувствовала это даже через плотную ткань футболки – холод проникал под кожу, пробирал до костей. Казалось бы, если долго неподвижно сидеть на одном месте, оно должно хоть немного прогреться, но нет. Начищенные белые плиты буквально высасывали из тела последние крохи тепла, погружая в оцепенение, замораживая чувства.

Но легче от этого не становилось.

В смежной комнате мелькали ноги в свободных штанах и тяжелых армейских ботинках. Боевики «Механического солнца»… четверо или пятеро. Крепкие манны, способные позаботиться о телах. Негромкие голоса доносились будто сквозь вату. Я слышала их, но не разбирала ни слов, ни смысла.

Робот-уборщик крутился под койками, счищая с пола кровь.

Интересно, что здесь принято делать с трупами? Не к шиссам же они их выбрасывают, в конце концов. Пусть Анхель и ляпнул что-то подобное, мол, утилизатор… рядом…

Чья-то ладонь опустилась на плечо. Ракель.

– Вот, – произнесла фемма, протягивая мне сверток с одеждой. – Взяла кое-что у наших фемм. Тут джинсы, топ и рубашка. Размер твой.

– Спасибо. – Собственный голос, отстраненный и пустой, показался совершенно чужим.

Не дождавшись, когда я протяну руку, Ракель положила одежду на низкий столик. Замерла рядом, не решаясь нарушить повисшего между нами тяжелого молчания. Несколько тихих ударов сердца, и фемма ушла.

Я медленно оторвала ладонь от колена и коснулась пальцами клетчатой ткани рубашки. Натуральная, качественная, приятная на ощупь. Теплая. И, кажется, новая – ни единой потертости или лишней складочки. В любой другой момент я бы, наверное, порадовалась хорошей одежде. Но сейчас было все равно.

Взгляд медленно скользнул вверх по гладкой коже руки. Правое запястье, где раньше располагался ид-чип, было чистым – ни бурой подживающей корки, ни белой полоски шрама. От операции, проведенной Никс, не осталось и следа. Как будто и не было никогда Шей Соланы Диаз, законопослушной жительницы Абисс-сити. И прежней жизни… тоже не было.

А ведь еще недавно у меня был четкий и простой план – исправить все и вернуться. Еще недавно я верила, что все может стать как раньше – ну, или почти так же. А теперь возвращаться было некуда. Без Михелей…

Без Михелей…

Горло сдавило.

Наверное, надо было дать выход горю, острыми льдинками впивавшемуся в сердце. Надо было выплакаться. Но слез не было – усталые глаза были болезненно сухими. Где-то глубоко внутри беспокойно ворочался шейд.

– Почему ты сидишь на полу? – раздался над головой знакомый голос. – Замерзнешь же. Оденься.

Я глухо усмехнулась, не сдвинувшись с места.

– Ты говорил, что тебе нравится, как я выгляжу в твоей футболке.

– Нравится, – ровно откликнулся Кессель. – Мне нравится, когда ты в моей футболке, в моей комнате, отдохнувшая, счастливая и удовлетворенная. А на холодном полу – нет. Оденься.

Не знаю, зачем, но