под названием Oratio Supplicatoria (в переводе с латыни – «Просительная речь»), направленный Гаттинарой Карлу в 1516 г., как раз когда молодой Габсбург унаследовал испанский трон, проливает свет на постепенное становление имперского видения Гаттинары. Этот во всех смыслах любопытный текст начинается с короткого сонета на итальянском языке, в котором перечислялись различные сверхъестественные источники веры автора в «истинную вселенскую монархию»[323]. Эта фраза имеет немало параллелей со старой идеей, популярной среди тех, кто считал, что верховная власть императора Священной Римской империи превосходит даже власть папы[324]. Раскрытие этой идеи позволило Гаттинаре сформулировать то, что можно назвать заявлением о готовности взять на себя исключительно высокую роль: помочь будущему императору осознать свою божественную миссию, которая состояла не иначе как в достижении кульминации христианской истории. Карлу, как писал Гаттинара, суждено было покорить неверных, въехать в Иерусалим, подняться на Голгофу, снять корону со своей головы, поставить ее на то самое место, где был распят Христос, и преподнести христианский мир Богу-Отцу[325]. Иными словами, Гаттинара побуждал Карла принять назначенную Богом миссию так же, как это некогда делал Колумб, адресовавший свои мессианские наставления Изабелле и Фердинанду. С этой целью он сопоставлял мотивы имперской пророческой традиции с апокалиптическими идеями, связанными с короной Арагона, в частности с произведениями арагонского эрудита XIII в. Арнольда из Виллановы, которые снова вошли в моду при дворе Фердинанда[326]. Смерть императора Максимилиана послужила стимулом для имперских панегиристов, с новой энергией взявшихся за переложение на язык империи истории о завершившейся почти три десятилетия назад Реконкисте: освобождение древнеримской провинции Испания от мусульман было ярким доказательством того, что испанская корона представляла собой назначенный Богом инструмент для окончательного объединения мира. Теперь, находясь под властью Габсбургов, наследников Августа, Испания станет новым сердцем империи, богоданным бичом ислама и вместилищем «пиетас» (лат. pietas – «благочестие»), залога величия Древнего Рима[327].

Этот новый дух, выраженный Гаттинарой, одновременно нес в себе черты классические и романтические, имперские и христианские; он был в полной мере задействован в битве за то, чтобы не допустить Франциска I до императорской короны. Первым препятствием тут был недостаток денежных средств, но Карл обратился за помощью к Якобу Фуггеру. Этот сказочно богатый немецкий банкир имел очень значительные активы во владениях Габсбургов, что делало Карла очевидным в его глазах кандидатом. За несколько месяцев Фуггер собрал сногсшибательную сумму в 850 000 гульденов, и 28 июня 1519 г. в церкви Святого Варфоломея во Франкфурте Карл был единогласно избран императором Священной Римской империи. Эта новость дошла до него 6 июля, когда он находился в Барселоне, после чего Гаттинара провозгласил его «самым судьбоносным императором» со времен Карла Великого, поскольку теперь он был в состоянии объединить весь мир под «опекой единого пастыря»[328]. Этот образ навеки запечатлен на конном портрете императора кисти Тициана. Карл там походил на античные конные статуи римских императоров, в первую очередь на статую Марка Аврелия на римском Капитолии, и одновременно выступал рыцарственным императором-христианином с цепью бургундского ордена Золотого руна. Именно поддержка и расширение им этого престижного ордена позволили Карлу утвердить свой статус истинного императора-рыцаря, поклявшегося поддерживать единство христианского мира путем защиты веры и воплощения в себе имперских добродетелей – добродетелей, которые он и его преемники намеревались распространить по всему миру вместе с Евангелием. Именно в этом ключе Лудовико Ариосто провозгласит Карла правителем, который стал плодом союза «австрийской и арагонской крови»{15} и унаследовал диадему Августа, Траяна, Марка Аврелия и Септимия Севера, приведя христианский мир в новый золотой век[329].

Лас Касас с интересом наблюдал за таким развитием событий. Он горячо приветствовал избрание Карла, усмотрев в нем дополнительную возможность заручиться поддержкой канцлера – а значит, и нового императора – для своего проекта в Кумане и при этом поставить крест на планах Фонсеки. Со своей стороны, новый император и его канцлер видели в плане Лас Касаса быструю возможность на деле представить Карла как единого пастыря и «мирового императора». Они предложили создать специальный комитет, который должен был способствовать деятельности Лас Касаса, и даже позволили тому лично определить его состав. Более того, проект был доработан с учетом нового имперского видения: предполагаемым колонистам сулили титул рыцаря Золотой шпоры, который до той поры оставался прерогативой чиновной элиты из окружения императора Священной Римской империи. Их должны были сопровождать двенадцать нищенствующих монахов и десять туземных переводчиков; им разрешалось торговать жемчугом и иметь в своем распоряжении африканских рабов[330].

Избрание Карла изменило статус Лас Касаса: теперь он был любимцем императора. Когда Хуан де Кеведо, францисканец, сколотивший в Дарьене значительное состояние и не согласный с положительным мнением Лас Касаса о таино, затеял с последним спор в присутствии Карла и Гаттинары, и государь, и его канцлер решительно отвергли его позицию[331]. Несмотря на то что единственный доступный нам источник, проливающий свет на эту дискуссию, – это книга самого Лас Касаса, которому льстило расположение Карла и Гаттинары, сам факт их поддержки говорил о многом. Безусловное одобрение императором его плана по передаче 1000 лиг плодородных земель полусотне рыцарей Золотой шпоры – вопреки понятному скептицизму ряда придворных, включая Фонсеку и хрониста Гонсало Фернандеса де Овьедо, – дает нам основания полагать, что точка зрения Лас Касаса по вопросам о Новом Свете на тот момент победила[332].

Однако у Карла имелись срочные дела за пределами Испании. В начале 1520 г. двор начал двигаться на север, в сторону Ла-Коруньи, откуда он должен был отправиться в новые имперские владения Карла в Северной Европе. Готовясь к отъезду, Карл подписал указ, продвигаемый, среди прочих, Гаттинарой и Адрианом Утрехтским, который был назначен регентом на время отсутствия императора. Этот указ был посвящен вопросам управления новыми территориями в «Индиях» и обязанности поселенцев заботиться о материальном и духовном благополучии коренных жителей. Автором этих подробных инструкций мог быть сам Лас Касас. Указ также восстановил в должности Диего Колона, отозванного в 1514 г. королем Фердинандом после того, как Колон пал жертвой интриг королевских чиновников, симпатизировавших Фонсеке. Очевидно, что на это решение также повлиял Лас Касас. В знак благодарности Колон поучаствовал деньгами в проекте Лас Касаса в Кумане[333].

Такое полное принятие министрами Карла идей Лас Касаса было связано как с личными интересами, так и с реформаторским рвением. Несколькими месяцами ранее, осенью 1519 г., в Севилью прибыли два посланца, доставившие несколько предметов удивительной красоты. Их прислал Эрнан Кортес, секретарь губернатора Кубы Диего Веласкеса. Веласкес дал Кортесу разрешение возглавить якобы небольшую экспедицию на «остров» Юкатан, однако, когда стал ясен масштаб задуманной Кортесом операции, Веласкес начал относиться к своему секретарю с подозрением. Кортесу удалось покинуть Кубу незадолго до того, как губернатор попытался его задержать, и теперь он был объявлен мятежником, поскольку возглавил экспедицию, вышедшую далеко за пределы рамок изначально дозволенного. Фонсека находился в курсе произошедшего и был готов арестовать двух посланцев Кортеса, а затем и казнить их. Но 30 апреля 1520 г. Королевский совет, возглавляемый Гаттинарой и Адрианом Утрехтским, постановил, что Кортесу должно быть разрешено продолжить экспедицию и что отныне он освобожден от любых обязательств перед Веласкесом. Решение было принято после того, как император дал аудиенцию прибывшим посланцам. Добравшись до императорского двора в Вальядолиде в начале апреля, во время Страстной недели, они вручили Карлу подробное письмо, в котором говорилось, что оно составлено членами городского совета (cabildo) Вилья-Рика-де-ла-Вера-Крус – города, основанного Кортесом в Мексике. Дав неповиновению Кортеса подробное обоснование, авторы письма утверждали, что решение о разрыве с Веласкесом было принято под давлением общей воли отряда, состоящего, как они утверждали, из «благородных идальго, ревностно служащих нашему Господу и Вашим Королевским Высочествам»[334]. По иронии судьбы, подобный аргумент использовал и сам