И тут я заметила то, что в первый раз проглядела.

«Чтобы узнать расценки, вернитесь на главную страницу».

— Стоп. Дэниел, это что, частная клиника?

Кивнул.

— Тогда я не могу себе это позволить. Сколько это стоит?

— Фунтов пятьсот-шестьсот.

Соломинка выпала у меня из пальцев.

— Шутишь?

— Да это не проблема…

— Извини, но для меня это очень даже проблема!

— Да послушай ты меня! Я хотел сказать, что дедушка оставил мне пару-тройку тысяч, лежат в банке никому не нужные…

— С ума сошел? Нет. Я не возьму у тебя денег. Ни за что. Серьезно говорю.

Он протянул мне руку, но я ему не ответила.

— Шарлотта, другого выхода нет. Если хочешь, ты можешь вернуть их мне, когда возьмешь студенческий заем или еще когда-нибудь.

— А что государственные больницы?

— Можешь сама проверить и убедиться, что бесполезно. Но, честно говоря, ты немного поздно спохватилась.

Мне хотелось, чтобы кто-то все за меня решил. Я так устала.

— Тогда запишешь меня?

— Позвоню им, как только приду домой.

В конце концов, правильно он говорит: другого выхода нет.

* * *

Сейчас я расскажу, как рухнул мой мир.

Я отправилась на поиски кружек. Открыв шкафчик на кухне, я увидела, что там стоят только бабусина фарфоровая чашка с розочками и подставка под яйцо с изображенной на ней Блэкпульской башней. Феноменально, если учесть, что у нас в доме двадцать кружек.

Я знала, где их искать, поэтому взлетела по лестнице и постучала к Шарлотте. Никакого ответа. Я уже несколько недель ее толком не видела. Она хватала бутерброд или йогурт и исчезала у себя в комнате. Она говорила, что готовится к экзаменам, но я подумала, что она переживает из-за того мальчика, и решила оставить ее в покое.

Постояла, прислушалась — тишина. Не слышала, чтобы она выходила, но, видимо, ее все-таки нет в комнате. (Замечу сразу, что я обычно не врывалась к ней. Хотя бы потому, что боялась увидеть то, чего мне не хочется видеть, — как оказалось, не зря. Ну почему я все время права?)

Я медленно открыла дверь, вдохнула спертый воздух, типичный для комнаты, где живет подросток, и осмотрелась. Всюду кружки — грязные, естественно. Свитер валяется на полу. А Шарлотта, Шарлотта сидит на кровати, прислонившись к спинке. В ушах наушники от плеера, на коленях — книжка.

На коленях?

Под тонкой футболкой ясно прорисовывался живот. Книжка лежала на нем, как на подушке, которую подкладывают старикам, чтоб им было удобнее есть. Она подняла голову, уставилась на меня. Выражение глаз у нее было такое же, как у меня восемнадцать лет назад.

* * *

Боковым зрением я заметила какое-то движение и чуть не подпрыгнула от испуга. Я была уверена, что заперла дверь, но вот она стоит — вылитый Носферату с химзавивкой! — и пальцем указывает на мой живот. Божемойбожемойбожемой! Сбылся самый страшный сон моей жизни! Паника охватила меня и… через пять секунд отхлынула. На ее место пришло что-то другое. Что-то новое.

Музыка затихла, и у меня в голове послышался голос. Он говорил: «Не дергайся. Самое страшное, что могло случиться, уже случилось. Что она тебе сделает? Разве что накричит. Но ты к этому давно привыкла. Это тебе как с гуся вода. Не забывай: вы теперь равны — по крайней мере в данной ситуации. Поговорите как женщина с женщиной. Она не может обвинить тебя ни в чем, в чем бы сама не была виновата. Успокойся и говори первое, что придет тебе в голову».

* * *

Восемнадцать лет назад я сидела за столом вся в слезах, а рядом стояла на коленях бабуся. Она пыталась взять меня за руку, но я не давалась. Она повторяла: «Все будет хорошо, я о тебе позабочусь». А я ей кричала: «Господи, ну КАК такое могло случиться?» Она была напугана — я ее затерроризировала с тех пор, как отец умер, — напугана, но в то же время очень уверена. Очень.

* * *

Я была готова. Все, что я говорила дальше, казалось, говорю не я.

* * *

— ДУРА!

Шарлотта вытащила наушники. Лицо у нее было странным. По крайней мере стыд на нем точно не был написан.

— Господи, только не начинай…

— Что значит «не начинай»? Я не могу поверить своим глазам! — Я в ярости указала на ее живот. — Моя дочь оказалась такой дурой, такой… такой… распущенной дурой!

Она отложила книгу и распрямилась — как будто специально, чтоб покрасоваться.

— Как ты? Точно такой же, как ты, мама. Забыла?

Сидит спокойная, как черт знает что! Мне хотелось ее придушить голыми руками.

— Нет, не забыла! В том-то и дело. Я стольким для тебя пожертвовала, и что теперь? Такой плевок в душу! — Я стиснула кулаки так, что ногти вонзились в ладони. — Я думала, ты научишься на моих ошибках! Я думала — Господь свидетель! — что если я хоть чему-то научила свою дочь, так это как не испортить себе жизнь…

— Так, как ты ее испортила?

— Вот именно!

Она смотрела на меня с такой злобой, как будто это я перед ней провинилась.

— То есть ты жалеешь, что я родилась? Разве не это ты мне пытаешься объяснить все семнадцать лет моей жизни?

Скольким я пожертвовала, и все напрасно…

— Я этого не говорила.

— Говорила. Значит, мы обе хороши, так?

Ее вопрос повис в звонкой тишине.

Вдруг Шарлотта швырнула свою книжку в стену, сбив со стола стакан с ручками. Они рассыпались по столу. В ту же секунду в комнату вошла бабуся. Глаза от ужаса огромные. Она протиснулась мимо меня и подошла к кровати.

— Ну что ты, девочка моя? — Она обняла Шарлотту за плечи.

Тут я вообще озверела. Кого тут надо жалеть?

— УЙДИ от нее! — Обе вздрогнули, но остались сидеть. — Это все ТЫ! — закричала я бабке. — Это ТЫ виновата! Если бы не ты, мы бы не сидели в таком… Выметайся отсюда, дай нам поговорить!

Они еще ближе придвинулись друг к другу. Бабка наклонилась и положила руку на ее живот.

— Не говори глупости, Карен, — пробормотала бабуся.

Я еле сдержалась — так хотелось ее ударить.

— Глупости? Кто у нас вечно говорит глупости? Здравомыслящая ты наша! Целыми днями только и пакостит, а я хожу и за ней убираю. Удивительно, как я еще не рехнулась!

— Ты уверена, что нет? И во всяком случае бабушка тут ни при чем. Она не виновата.

Челка у нее скрывала пол-лица, но даже так было видно, что она не сдастся.

— Да? Ни при чем? Тогда я тебе кое-что скажу, о чем ты не догадываешься.