– Раньше ты не была такой безрассудной.

Наверное, он имел в виду «не была безрассудной до смерти Поппи».

– Зачем ты это делаешь? – прошептала Карлоу. – Я не могу. Ты знаешь, что случается с теми, кого я люблю.

– Сердце – это сад, а садовник не всегда контролирует то, что пускает корни и растет, – сказал Крик. Никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном. – Твое проклятие не должно было передаваться по наследству.

– Ну, – сказала она, – когда мы все испортим и случайно разрушим Дверь, ты можешь сказать это Грешному, который его наложил, прежде чем я убью его.

– Он заслуживает этого, но, Франциска Карлоу, проклятие так не снять, – сказал он, ее имя прозвучало в паузе между его учащенным дыханием. – Я бы знал, если бы это было так.

– Это потому, что два года назад ты не смог снять свое? – Она издала лающий смешок. – Нам с тобой суждено провести вместе целую вечность.

– Франциска, я не…

В коридоре хлопнула дверь, и его голос оборвался. Дверь Карлоу закрылась. По коридору прогрохотало не меньше десятка человек. Я сбросила одеяло и натянула платье через голову. Когда я надевала пальто, в мою дверь постучали.

– Да как он посмел устанавливать замки, – раздался нежный голос Расколотого суверена. – Лорена, мне нужно с тобой поговорить.

– Одну минуту, ваше превосходительство, – я протопала к двери, чтобы она наверняка услышала, что я не избегаю ее, и сунула бухгалтерские книги и заметки по делу Уилла под одеяло. – Простите. Сегодня я долго просыпалась.

Когда я открыла дверь, она смотрела на меня сверху вниз, несмотря на то что я была выше.

– Да, – сказала она, окидывая взглядом всю комнату позади меня. – Так моя Дверь действует на людей.

Позади нее стояла целая толпа стражников и наследник. Его красные очки были надвинуты на глаза, а черные волосы были собраны в гладкий пучок. Воротник рубашки мог порезать ему подбородок. Даже его губы были сжаты в тонкую линию.

– Проходите – или вы хотите пойти куда-то еще? – спросила я, склонив голову.

– Я хочу, чтобы ты поклонилась мне должным образом, – она склонила голову – не поклон, но приказ. – Ты слишком неотесана, чтобы быть единственной двуосененной кроме меня. Мы это исправим. – Я опустилась на колени и прижалась головой к полу. Вздохнув, она несколько раз притопнула ногой. Я встала, склонив голову.

– Хорошо, – она улыбнулась, не показав зубы, и похлопала меня по руке. – Принеси еще один стул.

В голове раздался голос мамы: «Берегись существ, которые прячут свои зубы».

Один из стражников очень быстро вышел из комнаты. Я старалась не смотреть на наследника. Его мать скользнула мимо меня и села за мой стол, ткань ее расклешенных белых штанов опустилась на пол подобно снегу. Один стражник поставил перед ней накрытый поднос, а другой поставил у моего стола еще один стул. Я села, прижав свою шинель к животу. Пальто Джулиана лежало на краю кровати.

– Мы обсудим твои знания, – сказала она, взмахом руки показывая, чтобы все остальные вышли из комнаты, – а потом я научу тебя тому, чего ты не знаешь.

Я взглянула на наследника. Он неподвижно стоял у стены позади матери.

– Итак, – суверен указала на поднос на моем столе и пододвинула к себе чашку чая с молоком. – Ты ведь умеешь исцелять себя?

Я кивнула.

– Хорошо, – сказала она. – Ешь.

На внешней стороне подноса были аккуратно разложены ломтики медленно испеченного черного хлеба. Остальную поверхность занимали вареные яйца, обжаренные помидоры и твердый желтый сыр. Яйца-пашот покачивались в ложбинке блюдца, их оранжевые желтки были испещрены толстыми хлопьями соли, а рядом с ними лежали ломтики поджаренного белого хлеба. Было даже три маленьких пирожных с цукатами.

– Я рада, – пробормотала суверен с пугающей мечтательностью в голосе, – что чай у нас появился до того, как нас отрезали от остального мира.

Тарелок не было, только два ножа и две ложки, и суверен не взяла ни то, ни другое.

– Да, ваше превосходительство, – сказала я и съела помидор. – Чему вы хотите меня научить?

– Мне любопытно, – она подняла нож и повертела его точно так, как всегда делал наследник. – У всех осененных есть предпочтения – физические или нефизические жертвы?

– Нефизические, – сказала я, и наследник сжал челюсти.

– Это не подходит для большинства травм. – Суверен сделала глоток чая, облизнула губы и проткнула руку ножом. – Если я использую относительно простой контракт, чтобы пожертвовать чувством и уничтожить вот это…

У наследника перехватило дыхание. Я замерла, одной рукой сжимая ложку. Суверен даже не взглянула на него; она не сводила глаз с меня – и нож в ее руке начал разрушаться. Ее творец медленно приводил контракт в действие, оставляя после себя рваную и кровоточащую дыру. Наследник прислонился затылком к стене.

– Оружия нет, – сказала она, – но этого вряд ли хватит, чтобы полностью вылечить рану. Инвазивные аспекты, вызывающие инфекцию, все еще присутствуют, и зазубренные кусочки кости все еще находятся там, где их не должно быть. Чувство – не равная жертва.

– Понимаю, – я сделала глоток воды, почувствовав вяжущий привкус апельсинового и миндального сиропа, и проглотила свою первую мысль. Она никогда не поверит, что я не умею это делать. – Сколько времени вам понадобилось, чтобы все это узнать?

– Годы.

Я наклонила голову, чтобы изучить рану. Нож исчез не до конца, и в крови плавала ржавчина.

– Когда вы уничтожили свою способность чувствовать боль? – спросила я.

– В день моей помолвки, – с улыбкой сказала она. – Хорошо. Ты думаешь о том, какой должна быть.

Она хотела сказать, что я думаю так же, как думала она.

Она взглянула на наследника, и он постучал по стене. Вошел стражник в той же униформе без рукавов, что и у Ханы Уорт. Он опустил глаза и протянул руку; его пальцы дрожали. Суверен отрезала кончик его мизинца. Он исчез. Ее рука зажила.

Длинные, подробные контракты были составлены таким образом, чтобы осененные точно знали, что сказать своим творцам, чтобы добиться желаемого результата. А она занималась этим так долго, что, должно быть, наизусть помнила формулировки десятков контрактов. Она, вероятно, могла думать о конкретных контрактах, как и я, но это все равно заняло у нее больше времени, чем я думала. Как она не умерла мгновенно, когда Беатрис разрубила ее надвое? Всегда ли проходило так много времени между ранением, пониманием творцем контракта, который Суверен просила исполнить, и исцелением? Всегда ли был момент уязвимости?

Я вцепилась в край стола, чтобы не отшатнуться.

– Алистер, – сказала Корона, – убедись, что он сможет самостоятельно дойти до целителя.

Наследник вышел из комнаты вслед за стражником, а я взяла нож и проткнула вареное яйцо. Я держала лезвие в руках даже после того, как закончила есть.