Такое уж это войско – особое. Бойцы переглядывались, ряды фуражек пришли в лёгкое движение, будто весенняя изумрудная трава под тёплым ветром.

Опустел наш сад! Вас давно уж нет!

Я брожу один! Весь измученный!

И невольные! Слёзы катятся!

Пред увяд! Шим! Кустом! Хризанте-е-ем!..

Особо печатая шаг напротив трибуны, взвод сделал самые невинно-постные лица, переведя взгляды с Деда на комсорга. Мол, «а что такого? Что мы сделали? Мы молоды, сильны, красивы и… И хер тебе! Съел?!»

В точном соответствии с эффектом Доплера звонкий распев сменился удалявшимся глухим эхом:

Атцвели-и! Уж давно-о-о!

Хризанте-е-емы! В са-ду-у-у!

Но любо-о-овь! Всё живё-о-о-от!

В ма-ём се-е-ер-дце! Бально-о-о-ом!

Повара и сапожники сделали своё дело. Они могли уйти. Что и проделали с особым удовольствием…

– Знаете, товарищи коммунисты, – словно реченька, прожурчал подполковник Чернышёв, – я предлагаю чуть изменить порядок обсуждения. Давайте-ка предоставим слово нашей юной смене. У вас тридцать секунд, Сергей Маркович.

И три товарища коммуниста, три идола, три грации разом повернулись к освобождённому комсоргу.

– Удивительно, – заметил дядя Вася. – Впервые вижу такого разноцветного секретаря комсомольской организации.

– Я… – Серёге мучительно хотелось размять деревянное горло. – Я полагаю…

– Десять секунд, комсорг.

– Второе место!

– Кому? Второму взводу первой заставы? Третьему взводу второй? «Амурзетовским»? «Дежнёвским»? – товарищ подполковник был неумолим. – Не мямлите, товарищ комсорг. Ну?!

– Взводу лейтенанта Филиппова.

– Во-о-о-от, товарищ лейтенант. А вы говорите купаться. Надо быть вместе с вашими друзьями. Не просто знакомиться, а быть в гуще жизни комсомольской организации. Головокружение от успехов? Полагаю, нам с вами следует подробно побеседовать на эту увлекательную тему. Ну что, партком? Василий Фёдорович?

– Потешили старика. Молодцы.

– Олег Несторович, вы что думаете?

– Думаю, да, – у Олега Несторовича была зверская реакция.

Чернышёв молодцевато развернулся.

– Р-р-равняйсь! Сми-и-рна-а!..

И строй Манёвренной группы замер. Бывают такие секунды, когда мальчишки чувствуют себя мужчинами, а мужчины – мальчишками.

Время женщин наступает потом.

И это совершенно здорово и правильно.

5

Старик, ты любишь оказываться в ситуации дежавю?.. Ясно. Никто не любит. Но… «надо, Федя, надо!» Вернёмся к нашему грустному происшествию – к самоубийству подполковника Санечки Козина.

Итак, 7 ноября, 21:14, знакомый нам ресторан «Восток». Праздник. Филипповы, Серовы, Васька Очеретня и Санечка Козин. Крупнокалиберный Мыш, как временно холостой, заступил на сутки, поэтому в ресторане его, к сожалению, нет. Лейтенанты-«любители» и примкнувший к ним Козин обмывают Зосину премию.

(Между прочим, Алёшка придумал отменное техническое решение. Я серьёзно. Любители покопаться в архивах патентной библиотеки – это недалеко от метро «Киевская» в Москве, – так вот, интересующиеся могут изучить соответствующий патент: «Финкельштейн А. С., Лондон М. З. и др. “Устройство автоматической остановки двигателя комбайна при уборке сахарного тростника”» – Зося как раз была этими самыми «др», а весь Алёшка уместился в точке. Но наши ребята нисколечко не обиделись на Финкельштейна А. С. и Лондона М. З.

Кто же обижается на мир в двадцать три года, да ещё когда накануне праздника, да под возвращение Алёшки с полигона совершенно неожиданно выдают премию в два полновесных оклада, да ещё со всеми «дальневосточными» добавками?..)

– Что значит – «украл староверку»?! Козин, что ты заливаешь?!

– Точно говорю, украл. Погоди. Слушай, Филиппов, ты, что же, не знаешь нашего старшину Трухачёва?!

– Погоди, кажется, помню его, ну сколько раз я у тебя был – раз пять, не больше? Вроде мужик серьёзный такой.

– Да что значит – «серьёзный»? Лютый. Особенно лют до женского полу. Извините, Зося, из песни слов не выкинешь, – Козин заулыбался Зосе, одновременно краем глаза «срисовывая» взгляд Юли.

– Продолжайте, Саня, продолжайте.

– Спасибо, – церемонно поклонился Козин. – Расскажу я вам, ребята, о старшине Трухачёве славной линейной заставы «Дежнёво», командиром которой является заслуженный диверсант всех времён и народов и любитель всего живого, что только гавкать может, классный парень, товарищ старший лейтенант Володька Семёнов.

Старшина Трухачёв Николай Никандрович, одна тыща девятьсот сорокового года рождения, член КПСС с 1960 года, отличник боевой и политической подготовки, он у нас любит не только бойцов гонять, но и вольтижировать.

– Вольти – что?

– Вольтижировать, Очеретня. Вольтижировка – трюки на лошади. Джигитовка по-нашенски, по-русски. Нет, барьерист, ты мне ответь, какого ляда ты перебиваешь, штабная морда?! Не сбивай! Потом же не простишь, если детали забуду!

– Всё, молчу-молчу.

– И молчи! Лучше обнови. Спасибо. Так! О чём я?.. Вот… О старшине, получается, о Трухачёве. Вот. Так вот, Колька наш – мужик взрослый, серьёзный, саратовский. Знаете, очень похож на Алёшу Поповича, что на картине в Третьяковке. Волосы светлые с волной, физия румяная, брови чёрные, сильный, как дьявол. Вот только ноги колёсиком. Рыбьего жира не хватило, что ли. Не знаю. Так этот чёрт повадился шастать в соседний хутор к одной девчонке-староверке.

Любовь у них закрутилась невероятная. Та староверка оказалась девочка буйная, горячая, что твоя цыганка. Может, и цыганская кровь в ней. Хотя не чернявая она. Просто смугловатая. А волосы русые. Глаза серые. Нет, не цыганка. Но с какой-то цыганщиной, точно говорю. Вообще староверы, они такие, в свою глухомань кого угодно сманят или скрадут – не с медведицами же им размножать свой род. Ты не смотри, что до веры они истовые. Это, конечно, есть. Но вера верой, как они говорят, а «Господь всё сверху видит, тут – тайга, и в тайге свои законы».

Старшина влюбился в ту староверку невероятно. По ночам спать не мог. Дежурных до обмороков довёл внезапными проверками. А у самого глаза горят, исхудал, бляха начищена до блеска, грудь колесом, ну вылитый мартовский кот. И почти каждую ночь, значит, доведёт постовых до изумления, а сам – коня выведет, проберётся мимо всех систем охранных, мимо «соток», обойдёт, сигнализация не пикнет, потом верхом, без седла, как есть – и к староверам. Скакал так, что фуражку зубами держал. Но ни разу не потерял. А уже там у них любовь была.

Как и что – сочинять не буду, свечку не держал, но старшина наш жениться не хотел. Любовь крутить – это пожалуйста. А жениться ни-ни. Староверка ему от ворот поворот уж сколько раз показывала. Гордая. Дикая. А он… Походит день-два чёрный от нервов, бойцов погоняет, китайцев распугает, потом опять ночью на коня – и к ней. Заставского коня в староверский табун пускает, потом – уже на заре возвращается, счастливый весь, усики торчком. Ну, мы с Володькой не трогали его. Старшина – вояка исключительный, а любовь поломать много ума не надо.