Он, Всевышний, спустит их, Свои планы, мне на утверждение. Да-а-а-а, вот я так договорюсь сам с собой, точно шею по дороге сверну и упаду с бережка в речку. И утону, как мешок с навозом, потому что вот если бы со мной так разговаривал кто-то, я бы морду набил, а я вроде как с Богом говорю. Н-да… ну и навоз у меня в голове, мало битой-то было.

Я остановился и поднял голову к синему жадному небу.

— А Ты на самом деле добрый. Потому что если по справедливости, то незачем мне было выжить. Да и место мне по моей гордости разве что на помойке.

Небо не разверзлось, Господь не спустился, не пожал мне руку, не рассыпался в поздравлениях. Но я для себя понял, что екает, вот он первый шаг. Понимание того, что не по справедливости, а по Его даже не доброте, а милости, я иду сейчас в сельпо.

— Господи, я твоих планов не знаю! У меня своих планов больше нету! Делай как Ты знаешь, и как Ты хочешь, я больше ничего не знаю и не хочу! — я проорал это, цепляясь глазами за весенние легкие облака, надеясь увидеть за ними Бога.

И вроде бы отпустило, стало свободно так на душе, не пусто, а свободно, как в квартире, из которой вынесли хлам. Все, нету больше ни чего лишнего. Есть я и есть Бог. Хватит искать себя, хватит носиться по жизни вприпрыжку. Зайду сейчас в свое хозяйство, покажу бабам морду и пойду-ка поставлю-таки свечку Николаю Угоднику.

Тетки мои в добром здравии и хорошем расположении духа уже и магазин открыли. И машину с хлебом разгружали.

— Здрасти, барышни. Проспал сегодня, как последний хорек продрых. Вы уж не сердитесь, — я подхватил у завмага лоток с булками, — Нин Петровна, идите, я перетаскаю, а Тамара примет.

— Ой, Сенечка, я думала, мож случилось чего, — передавала мне лоток с белым хлебом Нина, — ты всегда такой правильный, неразговорчивый, вот я прям думаю, вроде на алкаша не похож, а я же про тебя ничего не знаю, мож заболел, мож уехал, прям вон мы с девками решили, товар примем и Тамарку отпустим, чтобы к тебе сходила.

— Да вот он я, куда я денусь, — я принимал очередной поддон с хлебом.

— Ну, знаете, всякое бывает, жизнь она такая, не угадаешь, — Петровна вздохнула всей необъятной грудью.

— Да ну вас, барышни, накаркаете еще, я промежду прочим первый раз так вот облажался. Ну проспал, ну с кем не бывает, зачитался вчера, аж до сегодня читал, вот и проспал.

Сердобольные тетки-то у меня какие.

— А Тамару не надо гонять, я если что соберусь в жизни поменять, я, дамочки, вас в первую очередь предупрежу. А вас, НинПетровна, как непосредственного руководителя прям вперед всех в известность поставлю.

Заулыбались мои торгашки, смешные, переживали за меня. А правда, чего это я с ними и не разговаривал совсем, живые вроде люди, а за полгода и полслова не сказали, что-то я совсем упырь какой-то стал.

— Ой, да ну тебя, какой я тебе руководитель, — Петровна аж засмущалась.

— Ну как какой, непосредственный, НинПертровна, я отпроситься хотел на завтра, — поеду-ка я завтра в город съезжу, мобильник себе простенький куплю, до тапочки, и может почитать чего.

— Конечно, езжай, конечно, я же не против, ты только тогда, если что, и правда предупреди.

— Нина Петровна, я вас умоляю, ну если что — это что? Нормально все. Просто вот мобильник думаю купить простенький, а то вот так вот коснись чего, пока до станции добежишь. А так буду вам в выходные названивать, отчитываться о проделанной работе. Надоедать по утрам буду.

Пора было переводить это все в шутку, а то похоже и правда переполошились бабы.

— Да, телефончик — это хорошо, а то живешь там, как леший, один.

— А что, похож, — присоединилась Тамара, — бородатый, лохматый, правда на лешего похож.

— Ладно вам, девушки, я, между прочим, причесываюсь, и баню топлю по субботам.

— Баня — это хорошо, вот пригласил бы в баньку-то? — подмигнула Тамара.

— Ты смотри, я думал, они тут скромницы, а они, значит, к одинокому мужику в баню набиваются. Ой, смотрите девки, а вдруг я маньяк. Сожру с картошкой на ужин.

— Да ну? — деланно испугалась Тамара, — а не полопаетесь столько есть? Мы ж всем коллективом придем.

— Ну если всем, то давайте, приходите. Вон снег сойдет и приходите, шашлычку замутим.

Мы продолжали с Тамарой таскать лотки из машины. Я выдергивал лотки из брюха хлебовозки металлическим длинным крюком, первый брала Тамара, следующий я, и так по кругу. Наконец, под шутки и вздохи Петровны, мы вышли на финишную прямую. Осталось три лотка.

— Чего вы тут ржете, бабы? — хлопнула дверью Юля, — я там, понимаешь, одна вкалываю, а они тут ржут.

— Ой, обработалась вся, на-ка, тащи, — сунула ей поддон Тамара, — давай, давай, волоки, вот и повеселишься.

Недовольная Юля понесла последний лоток в подсобку. Я бросил крюк внутрь машины.

— Все, — я постучал по боку хлебовозки и водитель вышел из кабины, чтобы закрыть кузов.

Противный был мужик, два через два он возил нам хлеб. Его напарник, молоденький парнишка, всегда весело впрыгивал в кузов и подавал поддоны, и мы за десять минут разгружались. А этот даже здоровался через губу. Ну да ничего, разгрузились, не обработались. Я пошел проверить свое хозяйство. Котел никто за меня не затопил, в магазине было уже прохладно, система же совсем остыла, и помещение следом тоже стыло. Я затопил, натаскал угля. Затрещало, запело. Надо к Нине для проформы отметиться, что уехал. Пора протрястись бы и посмотреть, чего там в мире нового произошло. Внезапно пришедшая идея проветриться до города заняла все мои мысли. Уже и забыл я о ночном психозе и о разговоре с отцом Львом, забыл, мысли блохами запрыгали в голове. А еще жутко захотелось кофейку, хорошего кофейку, и подстричься, и побриться. Блага цивилизации потянули за собой, только разве что слюна не закапала. Шефиня наша восседала в своем кабинете, подперев бюстом подбородок, и ловко отбивала на калькуляторе чечетку. Вот