иду не туда и молчал, ждал. Чего Ты ждал? Что мне совсем башку оторвут. Неужели Ты, Бог, не мог подсказать мне как-то, не мог направить, Ты же все видишь. Что же Ты не мог не пробивать мне голову, что, иначе нельзя достучаться было, только вот так, прямым ударом в мозг?!

Я орал, и орал, я ненавидел Его. Оказывается, я не любил Его, а ненавидел. О, сколько у меня наболело. И не наболело даже, нагнило прям. И понесся этот гнойный поток, как будто фурункул внутри лопнул, фурункул размером с меня самого.

— Где Ты был, когда я так дешево промахнулся, бросая Женьку, что же Ты не остановил меня, когда я женился. И мне жизнь сломал и ей. Зачем тебе-то это было, Господи? Ты Бог или просто сказка, чтобы мучить и тянуть? Что бы мы тут просто не оскотинились совсем. Где же она, Твоя хваленая воля?!

Я лежал на полу в темном доме, в этой забытой Богом деревне, в своей побитой жизнью шкуре, в своей оставленной Богом жизни. И было мне плохо. Не понимал я, за что, ну, не понимал и все. За что со мной так? Я не хуже и не лучше других, я такой же, как все. Да, я зарылся в своем бизнесе, но я ведь не воровал, я ведь не убивал.

— Так за что Ты так со мной? Ты вечно зовешь, но Ты недосягаем, Ты самая страшная ложь и есть.

И так я выл и лаял всю ночь и не мог понять, как так вышло, что вроде мне не за что прощать Бога. Что я только благодарить Его могу, а на самом деле вон оно как вышло. Только обиды, да что там обиды, ненавижу я Бога как оказалось, за всю свое сломанность и неудовлетворенность, потому что всю свою жизнь в голове прокрутил, а ни разу не было так, чтобы я получил, что хотел. Вся моя жизнь вечная неудовлетворенность.

Утро все-таки приперлось. Наглое весеннее утро. Оно не могло подождать где-нибудь, оно не могло задержаться, оно приперлось по расписанию. Вставать сил не было вообще. Не то, что пилить в свою кочегарку, будь она неладна. Болела голова, болела душа, болело тело. Хотелось только спать. Провалиться в сон и не двигаться. Хотелось больше не завидовать никому, не хотеть ничего, не думать ни о чем, и ничем не мучиться. Как так вот жить, чтобы не мучиться. Все я о чем-то жалею. Вчерашняя истерия стояла как бы за спиной. Не то что бы чувствовал себя правым, нет, но и вины особой не было. Главное, что с одной стороны понимал не так все, но с другой, все было именно так — Бог меня оставил, а я просто жил, как мог, еще и не самым худшим образом жил. Прям почти оскорбленной невинностью себя чувствовал, голова говорила — нет, не так все, не может же быть, что все две тысячи лет ошибаются, а я один такой умный. Но самолюбие и уязвленность говорили об обратном, я бедный, несчастный, еще и борюсь, как могу, и вон, пройдя столько бед, сохраняю человеческое достоинство.

Вспомнил вдруг, как бабушка говорила, что у человека на одном плече сидит ангел, а на другом бес, и что человек сам выбирает, кого слушать. Вот по всем раскладам, если подумать, получалось, что это бесы дергали меня за больное, уеденное самолюбие. Тогда логичней было бы таки остановиться и не гнать дальше волну истерии и обид на Бога и жизнь. Решил твердо, что иду на работу, а там, по ходу жизни, буду разбираться, что правильно, а что нет.

Пока собирался и шел к станции, к своей кочегарке, смог только до одного сам с собой договориться, что наперед буду как Штирлиц, сначала все на спичках раскладывать, а потом уже если не раскладывается, совсем впадать в истерию. Противно было. Вот никто не видел вчерашнего, а мне все равно от себя самого тошно было. Как баба, как малолетка какая-то, визжал и по полу катался, да что за цирк. И противно было от себя, и мерзотно на душе было. Вокруг такое утро, а был где-то далеко от него. Не тут я был, не под этим солнцем, не под этим небом. Как вот так получалось. Ну и пусть я такой потерпевший весь из себя, но делать-то чего. Ну не сидеть же теперь всю жизнь на жопе и не ныть. По полу кататься тоже не велика радость. Очередной "понедельник" и очередная "новая жизнь" встали в полный рост. Но в этот раз сомнение точило меня. Не то что бы новую жизнь не надо начать, но старую вот куда девать. Не очень она красивая вышла, косоватая, пустая, но это была моя жизнь. Моя!

И что мне теперь с ней делать, стереть ластиком, и с понедельника заняться йогой? Начать учить китайский? Податься в Москву, набить морду Андрюхе? Испортить жизнь своей жене, воскреснув из мертвых? Перспективка грела самолюбие, и было уже картинки страшной мести забрезжили, но радости не было. Мелкое ехидство, и даже не злоба, а так, злобствование, а радости не было. Месть — это блюдо, которое уже не хотелось есть ни горячим, ни холодным, ни сырым, ни вареным. Не хочу. Угробить еще годок на то, чтобы всех достать и наказать? Нет. Сейчас-то уже вон она весна здесь, она весна есть, а меня нету. Где я? Ау, опять потерялся, а находился ли я, я и не знаю.

Потому о возвращении в Москву речи пока не было, соблазн был, но это уже было так, чисто потешить себя, не более, действия в этом уже не могло быть. Еще иногда хотелось побыть эдаким Гетсби — вернуться потом, когда все забудут обо мне, великим и могучим, но это и вовсе только смешило. Предствалял себе все это возвращение великого Арсеньтия, и ржал. Но сейчас, сегодня, уже понедельник. Новую жизнь я не начал, потому что вчера меня штормило, а сегодня я проспал, я опаздывал, и я потерялся. Ждать неделю до следующего понедельника, вторника, шторма, нового года, второго пришествия? Чего ждать, тоже не понятно. Господь видимо лично должен мне доложить о своих планах по поводу моей жизни, а лучше еще согласовать их со мной, а еще лучше, если