не уверен я сам в себе, я ищу эту уверенность и не нахожу. Где она? В чем она? В самом себе как быть уверенным, один удар бейсбольной битой, и ты овощ, а если посильней, то и вовсе труп. Но вся эта философия стучалась теперь в закрытую дверь, я иногда, ложась спать, гонял в голове всякое вроде планов мести, или сцен красивого возмездия, вроде как "Возвращение Бэтмена", но все это в результате сводилось к тому, что начинал сам над собой смеяться, и все сводилось к "Возвращению блудного попугая".

Трудней всего в этой жизни было молиться. Как мучился я молитвой, зубрил, читал по книге, ругал сам себя, но вылетали они у меня из башки, ну не держались и все, да и молился я рассеянно. Батюшка говорил:

— Вы своими словами.

А какие они мои слова, что мне нужно от Бога, что ему от меня нужно, я не понимал. Молитв не понимал. Церковно-славянский мучил меня, а я его. Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое, ноги стынут, надо носки в следующий раз надеть, да придет царствие твое, вот дурак, вечно босый, надо тапки что ли себе в сельпо купить уже, да будет воля твоя яко на небеси, или носки толстые шерстяные у бабок на станции купить, мимо же тридцать раз хожу, так и на земли. Хлеб наш насущный, даждь нам днесь, а хлеба нету дома, вчера сожрал все, пока сидел, читал, и остави нам долги наши, да еще масло кончилось растительно, и….

И хватался я за голову, швырял молитвенник в сердцах на пол, и не мог понять, ну как я, взрослый мужик, не баба с десятком сопливых отпрысков, а одинокий, ничем не отвлекаемый мужик, не могу такую короткую молитву прочитать. Да на что же я вообще гожусь. И это еще цветочки, это хоть по хознуждам отвлекался, а то еще хуже, молюсь, а сам думаю, что завмаг все-таки склочница, а девки вчера перепили после работы… вот и молитва получается не молитва, а грех сплошной. Ну и как тут измениться, если даже собраться не могу. После таких самооткровений я впадал в страшное разочарование и апатию. Переставал молится, начинал спать на ходу, думал только о том, что Бог меня все-таки не слышит, ну не нужна ему моя молитва. И уже весна напрашивалась в мысли, а молитва нет, ни в какую, только очередной виток бега за собой или от себя.

Весна пришла быстро, не то, что в прошлом году, в этот раз она не топталась по краю помойки, а нахально ввалилась во двор лужами, ручьями и прошлогодней травой. Весна атаковала, запахи, звуки, свет нарастали с невероятной скоростью. Хотелось радоваться, но не получалось, постное настроение висело на душе, как паутина в поленнице, пыльная и сырая. В очередное воскресенье, я очередной раз дал себе слово, что это последняя служба. Церковь-таки не мое, не церковный я человек, столько перечитал, молитвы долблю, как заводной, а толку ноль, ни грамма веры во мне не проснулось. После службы вот отдам батюшке то, что брал читать в прошлый раз и пойду себе, ну не екает, опять не екает.

— Отец Лев, день добрый, вот я принес, что брал…

— Отлично, Аресений, а я как раз хотел с вами поговорить, пойдемте чайку, за чаем и поговорим, дело есть.

Я опустил протянутые книги, ну дело так дело, если чего помочь, я с удовольствием. Все равно делать по большому счету нечего. Он открыл дверь, закрытую на щеколду, мы вошли в церковный домик. Он был весь надраенный, как новый пятак. Чайник быстро забулькал — электрический, и вот мы уже и чаевничаем.

— Знаете, Арсений, я думаю, пора вам к исповеди и к причастию готовиться уже по-настоящему, а то я все вас как ребенка допускал, а теперь пора по-взрослому.

— Что значит, как ребенка?

— Видите ли, я же не слепой, и не дурак совсем. Я же понимаю, что не от хорошей жизни, и не от изобилия тепла и любви вы тут один в заброшенной деревне поселились. Да и если помните, вы кое-что мне успели о себе рассказать, — я напрягся все шкурой, — так вот, я посчитал нужным не доставать вас порядком, потому что церковный порядок не так прост, и иногда кажется может глупым, а может и устаревшим.

Он отпил чаю.

— То есть вы меня вроде как начинающего, что ли, жалели? — ухмыльнулся я.

— Да нет, не жалел. Чего тебя жалеть? — ответил батюшка, перейдя на "ты", — мужик ты здоровый, молодой, все при тебе. Не больной вроде. Навоза правда в голове много, да гордыни вагон, а так вроде ничего.

Я не ожидал такого поворота и таких слов от священника.

— А ты как думал? Ты думал, пришел в церковь и все, и подвиг совершил? Все думаешь, уже у Бога? Нет, ты еще даже не в церкви. Ты, дорогой мой, только на пороге топчешься, и жалеешь себя, и маешься от неопределенности. А вся твоя неопределенность, непонятость и тоска — от гордыни. Ты думал, что сейчас прям Господь лично спустится с небес и по головке погладит, ну на самый крайний случай ангела пришлет, личного Хранителя, да?

Я даже завибрировал от того, как точно он высказал мои ожидания, пусть и утрируя. Я-то себе как раз что-то такое и представлял, знак какой-то, или еще что-то, а уж никак не будничное стояние в церкви, и тупление во время занудной домашней молитвы. И собрался было уже возразить.

— Не стоит, — пресек он, мой порыв, — у всех так. Сначала много ощущений, и боль, и страх, и надежды, и тепло невероятное, но потом твой ход, понимаешь. Вот Он протянул руку, не знаю, почему, за что, или, может, для чего, но Он тебя сюда привел. Так скажи по-крайней мере спасибо. Не так вот, вообще, а конкретно — спасибо. Начни с того, что поблагодари Господа за все, что у тебя есть, и за плохое, и за хорошее, и за шрам на затылке, и за кочегарку твою тесную и грязную, и за священника вот такого, который в душу к тебе, не стесняясь, прям немытыми руками полез.

Я опустил глаза, а