К назначенному дню, который считался праздником для старого и малого, подготовленные к соревнованиям лошади отлично вычищены, гривы и хвосты расчесаны, копыта заправлены – хоть сейчас на выводку! Колхозная конюшня побелена, донниковые перегородки и решетки выкрашены масляной краской. Каждый предмет ухода за лошадьми – на своем месте. Дорожки перед конюшней посыпаны песком. В полном порядке находились и личные кони.

Первая половина июня 1930 года. Готовясь к традиционным конным бегам, начало которым было положено в первый год коллективизации, люди вперемежку с предстоящим радостным событием вполголоса толковали-перетолковывали главную новость последних дней. Речь шла о восстании сел в соседних районах. Среди восставших были середняки и бывшие красные партизаны. Масштабы раскулачивания и жестокость во время хлебозаготовок поражали воображение.

– Живем, хлебушек жуем, – отвечали горожане, почти не задумываясь, на привычный дежурный вопрос, который обычно слетает с языка при встрече с каким-нибудь знакомым человеком.

Городскому обывателю, скажем так, рабочему пролетариату и в голову не приходило, какой ценой заплачено за этот самый хлебушек, который по вполне доступной цене лежал грудами на полках булочных. Какую повинность за то несли их сотоварищи по социальному классу – крестьяне, в союзе с которым чуть больше десяти лет назад они дружно и сообща принялись строить новую жизнь, сколачивая ударными пятилетками новое, доселе неведомое равноправное общество, новое поколение советских людей…

– Расшибаться в кровь не надо, надо просто первым финишировать, – со знающим видом пояснял Лешке кто-то из односельчан, по годам своим достигший того рубежа, на котором садиться на коня уже не имело смысла по причине преклонных лет. Преклонными в ту пору считались четыре десятка…

– Желательно, конечно, обогнать всех и стать известным на всю округу, забрать приз и с гордостью вернуться домой.

– А почему известным?

– Э-э, братец, да ты от жизни отстал. Что? Еще не видел новую районную газету? В ней снимки печатают тех, кто самый передовой. Кто больше пашет и сеет.

– Кто быстрее всех на бегах себя покажет, того тоже в газете пропечатают?

– А как же. Так оно и будет. На то она и газета, чтобы родина знала своих героев…

– Ух ты, здорово как! – восхищалась детвора, да и не только она, но и те, что постарше.

* * *

Позднее утро. Незаметно рассеялся утренний, словно молоко, туман. Лучистое яркое солнце поднималось из-за дальних сопок, заливая светом бескрайние синие дали, в которых, если смотреть с какой-нибудь вершины, тайга сливалась в одно целое. Наступал летний июньский день. Шумели кронами густые и пахучие сосны. На дороге, ведущей из райцентра в село, показалась подвода. На передке сидел пожилой человек. На затылок сдвинута выгоревшая железнодорожная фуражка. Неторопливо перебирая вожжи, он время от времени подгонял лошадь. За спиной его полулежал моложавый военный. В зеленой из тонкого сукна гимнастерке и темно-синих галифе. Хрустящая кожаная портупея и воротник гимнастерки расстегнуты. Жарко. Каждая из петлиц синего цвета украшена тремя малиновыми кубиками.

– Небось не терпится скорее до дому добраться? – обернулся к пассажиру Прохор Иванович. – Сколько же времени не был у своих?

– В августе, почитай, два года тому, – звонко и весело отозвался военный.

– Давненько, – мотнул головой возчик. – Мать-то с отцом, поди, сильно соскучились, да и самого тоска одолела по родительскому дому?

– Не без того, – согласился Спиридон.

– А что, паря, в каких краях за эти годы побывал? Чего повидал?

– Да уж довелось и побывать, и повидать. Учился на командирских курсах в Москве. Затем случилась командировка на КВЖД…

– Да ты что?

Спиридон улыбнулся и приподнялся в телеге, усаживаясь поудобнее на расстеленном кожушке, брошенном на охапку соломы.

– Значит, снова довелось пострелять?

– Довелось…

– Значит, не всех еще врагов разбили?

– Значит, не всех…

– А у нас праздник намечается по случаю окончания посевной! Будут большие конные скачки на приз. Между тремя колхозами!

– Скачки-то где состоятся? У нас?

– У нас. А как догадался?

– Батяня с маманей в письме говорили, что в нашем колхозе имени Кирова показатели выше остальных.

– Так оно и есть. И по посевным площадям клин пахотный больше других, и по животноводству поголовье скота, к примеру, дойного стада тоже впереди соседей.

– Серьезная подготовка к состязаниям?

– А как же? Все чин чинарем. Самых лучших лошадей и самых ловких наездников подобрали. Но какой будет приз, держат в секрете.

– Кто?

– Начальство.

– Понятно. Это для пущего интереса.

Какое-то время ехали молча.

– С братом Афоней что и как?

– Редко, но пишем друг другу.

– Он тоже давненько уехал из дома?

– Давненько. Как завербовался на стройку, так и не показывался еще. Родители обижаются… Нашевский самосад найдется ли? Захотелось, силы нет, – попросил Спиридон.

– Как же не найдется, завсегда есть. Тпру-у! – Возчик остановил подводу. Полез в карман. Вынул плоскую жестяную баночку из-под леденцов. Как правило, железнодорожники не пользовались матерчатыми кисетами. Для табака приспосабливали баночки из-под конфет.

В ответ Спиридон вынул пачку папирос:

– А вы угощайтесь, Прохор Иванович! Давно ушли с железной дороги-то?

Возчик аккуратно вынул папироску из раскрытой коробки:

– Давно. Как года мои по возрасту вышли. Теперь вот вроде от паровоза к лошади приставлен. Спасибо. Ладными папиросами дымят командиры.

После некоторой паузы разговор вернулся сам по себе к прерванной теме.

– Разбить-то разбили, покончили окончательно с врагами революции, но не все так просто в мире, – проговорил Спиридон, глубоко затягиваясь крепчайшим табаком, от которого непривычно зажгло в горле. – Неспокойно на границах. Особенно на Востоке. Кстати, после окончания курсов красных командиров получил назначение в Краснознаменную Дальневосточную армию.

– К Блюхеру?

– Так точно, к нему.

– И разговаривать доводилось?

– Нет. Но видеть, конечно, видел. Последний раз на строевом смотре младшего комсостава армии. Он приезжал в наш полк с инспекцией. А до этого на КВЖД руководил боевой операцией.

– Да, умный, видать, человек. Настоящий стратег и тактик, – подчеркнул многозначительно старик, докуривая папиросный табак до самого мундштука. – Не зря ведь доверили целую армию. Это много человек-то служит под его началом? Сколько всего?