открывавшую бесконечно длинные ноги в туфлях на низком каблуке; ноги она поставила на стул перед ней. Ральф, сидевший рядом с ней, выглядел совершенно очарованным. Он смотрел на блондинку с восхищением, очень смахивавшим на обожание.

Я вошла в класс, он обернулся, но вместо ожидаемого восторга по его лицу промелькнула тень раздражения. Нетерпеливо указав мне на свободный стул, он снова повернулся к девушке.

Буквально упав на стул, я принялась критически рассматривать соперницу. Раньше мы точно не встречались. Кто она? Помощница учителя или студентка выпускного курса, временно заменяющая кого-то из учителей? Ее голос звучал громко и четко. Чистая кожа, не тронутая косметикой, казалась прозрачной. Ее руки, державшие листок со стихотворением, немного дрожали от волнения, притягивая взгляд к длинным пальцам с аккуратными ногтями. Никакого лака. Никаких колец.

Дочитав до конца, она опустила листок и обвела слушателей взволнованным взглядом огромных голубых глаз, слегка улыбаясь.

Ральф тут же поднял руки и захлопал:

– Браво!

Кое-кто поддержал его вялыми аплодисментами. А я лишь покачала головой, чувствуя крайнюю неловкость за его поведение. На занятиях группы не принято было аплодировать. Никто и никогда так не делал.

Ральф протянул руку и помог ей спрыгнуть со стола, словно он был рыцарем, помогающим даме спуститься с лошади.

– Мэг, потрясающе! Молодец!

Мэг? Внутри меня все сжалось.

Он заботливо усадил ее на стул рядом с Оливией, будто передал на хранение свое сокровище.

К чему так много суеты?

Читая свои стихи о неразделенной любви, он смотрел на карту Соединенных Штатов в конце класса. Оцепенев, я сидела, слушала… и страдала оттого, что на меня совершенно не обращают внимания. Даже Оливия, время от времени шептавшаяся с девицей, ни разу не взглянула в мою сторону.

После занятия я осталась сидеть на своем месте. Мне не хотелось уходить, не поговорив с ним и не выяснив, кто эта молодая особа.

Помогая блондинке надеть пальто, Ральф – само внимание – поинтересовался, понравилось ли ей занятие.

Я наблюдала, не уходила. Когда он повел ее к двери, я последовала за ними.

– Ральф?

Он повернулся, вынужденный наконец признать факт моего присутствия.

Я протянула руку девушке:

– Привет. Лора Диксон. Мы, кажется, не знакомы?

Покраснев, она смущенно смотрела на мою руку, словно не зная, что с ней делать.

Вмешался Ральф:

– Меган учится в моем литературном классе. Буквально сегодня она получила приглашение из Эдинбургского университета. Будет изучать там английскую литературу. – Он покровительственно улыбнулся. – У нее большой талант к сочинительству.

Слушая комплименты, она не сводила взгляд с его лица, будто он был принцем. Ее принцем.

Мои пальцы сжались.

– Ну что ж, Меган, – с трудом произнесла я, – вы молодец! Наверняка хорошо потрудились.

Ральфу удалось отвести взгляд от ее лица, чтобы посмотреть на меня.

– Слушай, извини, мне надо идти, – с почти виноватым видом промямлил он. Обещал Мэг, что подброшу ее домой.

Я смотрела им вслед, представляя, как блондинка скользнет на пассажирское сиденье. Коротенькая юбчонка задерется еще выше, и Ральф протянет руку, чтобы погладить ее стройные ноги. Тут все очевидно, нет нужды говорить, как мне: «О, оказывается, у нее ноги есть!»

Отправляясь домой, я положила телефон на соседнее сиденье – ждала сообщения. Ничего. Дома прошлась по квартире, открыла бутылку вина. Но от негодования едва смогла сделать несколько глотков. Как он посмел унизить меня! Со школьницей! Ученицей из его класса! Совсем свихнулся? О чем он вообще думает? Если его связь выплывет наружу, его тут же уволят.

Постепенно, когда вино все-таки подействовало, негодование выветрилось, превратившись в страдание. Вся в слезах и отчаянии я валялась то на диване, то на кровати, то на полу.

Ральф, неужели между нами все кончено? Не ужели ты в самом деле бросил меня?

Не в силах заснуть, я не выдержала и отправила ему в два часа ночи серию бессвязных сообщений.

Я люблю тебя. Не делай этого.

Она так молода, слишком молода для тебя.

Как ты не понимаешь? Если узнают, ставь крест на своей карьере. Ты больше никогда не сможешь работать учителем.

Не делай этого, пожалуйста.

Я очень сильно люблю тебя.

Молчание и снова молчание.

Глава 33

Я была сама не своя. Возможно, мне следовало взять пример с Хелен и ждать своего часа. А может, если бы я промолчала и не стала вмешиваться, его увлечение быстро сошло бы на нет. Скоро Меган отправится в Эдинбург, и у нее начнется новая жизнь.

Но я не промолчала. Более того, его поведение было неправильным! Она еще ребенок, школьница. А он ее учитель. И пользуется своим положением, чего ж тут не понять. Он погубит себя.

После занятия я ничего не слышала о нем несколько дней. Каждая прожитая минута отдавалась болью. Я не могла спать. Едва могла есть. По утрам лицо в зеркале выглядело все более изможденным.

На работе Элейн и Хилари шептались за моей спиной, когда я сидела в учительской и делала вид, что читаю. Однажды Элейн отвела меня в сторонку и поинтересовалась, все ли со мной в порядке, объяснив свой вопрос беспокойством о моем здоровье.

Я обратилась к врачу. Просто чтобы успокоить Элейн и положить конец их сплетням.

– Не могу спать по ночам, – пожаловалась я. – Меня охватывает панический страх. Пропишите мне что-нибудь от нервов.

Бегло осмотрев меня, докторша грузно опустилась на стул и оставшиеся две минуты из десяти, отпущенных на прием, потратила на то, чтобы установить со мной доверительные отношения.

– Разумеется, я выпишу вам лекарство, – кивнула она, – но это временное решение. Если есть глубинные причины…

Между нами в воздухе повисло невысказанное слово «депрессия».

Из кабинета я вышла с рецептами, обещанием вернуться через три месяца для повторного осмотра и пачкой буклетов о здоровом питании и управлении стрессом. На выходе из клиники я выбросила буклеты в мусорное ведро.

У меня вошло в привычку каждый вечер отправлять Ральфу сообщения. После пары бокалов вина душевная боль, терзавшая меня, становилась невыносимой, а сообщения – все более бессвязными. Я умоляла. Унижалась. И ненавидела его за то, что он заставил меня унижаться. Мое воображение рисовало их вместе: его немолодое уже тело и ее незрелое, с юной белой кожей, упругой грудью и длинными ногами. Картинка была непристойной.

Я изводила себя. Он не мог так поступить. Оставь он меня ради другой женщины, другого взрослого человека, этой боли уже было бы достаточно. Но такую его безумную выходку нельзя было назвать любовью