– Случись что, из цитадели быстро не выйти, – в оправдание пробормотал комкор.

– Какое к чёрту «случись что»?! Ты что, не видишь, как долго провоцировали нас немцы, а теперь успокоились?! Да и сам должен знать: без приказа Генштаба двигать дивизии на границе даже на метр нельзя!

Коборков всегда, до последней буквы выполнял любой приказ, чем и сделал карьеру. Отступить от этих принципов он не мог, имея к тому же чёткое и ясное указание – избегать любых действий, провоцирующих немцев.

Но Азаренко! Что делать с ним?!

Командарму ещё пару дней назад доложили, что вместо образцовых парков, где аккуратными рядами недавно стояла техника, теперь пустота. Нет, ничего из крепости не вывели, не нарушив приказа. Пушки, миномёты и бронемашины распихали по укромным местам, основательно замаскировав. На гневный вопрос, как на это посмотрит комиссия из округа, Азаренко невозмутимо пожал плечами. Поступила же директива Генштаба о маскировке, так к чему несправедливые упрёки?[108]

– Вы слишком поторопились её выполнить! Забыли, что в воскресенье смотр?! Что будет, если комиссия из округа нагрянет к вам?

– Если вы против указаний из Москвы, то дайте мне приказ, но не на словах, а на бумаге!

– Значит, вас не беспокоит, что мы можем провалить проверку?!

– Меня больше беспокоит ваше беспечное настроение! Неужели не ясно – немцы могут начать в любой момент?

Коборков ничего не мог предпринять. Чтобы отстранить Азаренко от командования, нет оснований. Если не считать эту фразу про нападение.

– И что же, по-вашему, я должен делать?

– Вывести дивизии в летние лагеря за валы крепости.

– Вы не мальчик и знаете, что это может разрешить только Генштаб! А там наверняка обстановку не только знают, но и видят сверху всё гораздо лучше. И умерьте пыл. Как бы чего не случилось при таких настроениях.

Азаренко замолчал. Тому были примеры.

– И с дополнительными выходами из крепости ничего не выйдет. – Коборков думал, что уже успокоил комдива. – Мы это недавно обсуждали. Пробить крепостные стены – полдела. Ещё надо построить мосты через каналы и крепостные рвы. Но у нас нет свободного сапёрного батальона, а снять что-то со строительства укрепрайона мне никто даст[109].

Комдив вновь зло посмотрел на генерал-майора. Нет, командующей 4-й армией его не убедил!

– В отличие от вас я знаю, что такое современная война!

Лицо Коборкова залилось краской. Зачем попрекать его тем, что он не участвовал в боях с белофиннами! Это верх наглости!

– Вы плохо читали заявление ТАСС от 13 июня. Нападения Германии не будет! Скажу по секрету, наши дипломаты договорились с немцами смягчить обстановку и отвести пехоту с двух сторон в тыл на пятьдесят километров.

«Комдива это должно остудить, – похвалил себя за выдумку Коборков. – Что-то часто рядом с Бугом люди стали сходить с ума. Узнать бы, кто на самом деле воду мутит».

«Да он же врёт!» – упёр в него гневный взгляд Азаренко.

«Ну что же, – подумал командарм, – тогда поступим, как поступал в подобных случаях командующий округом. В конце концов, тут армия, а не дешёвый балаган!»

– Вашу мать! Один нашёлся такой умный! Думаешь, будет война? Никакой войны не будет! Не прекратите разговорчики, построю дивизию и тебя впереди да прогоню строем до Минска и обратно! Идите, готовьтесь к показным учениям и приведите парки с техникой в порядок, стыдно будет перед округом!

Словно соглашаясь с ним, на германской стороне приветливо махнули рукой: наблюдатели заметили на башне советского генерала. Коборков сразу очнулся и взглянул на циферблат.

Задержался дольше планируемых пятнадцати минут, а его время расписано вперёд больше чем на неделю. Коборков работал, крутился, решая одновременно сотни дел и не доверяя никому. Любая мелочь требовала его личного участия.

Он понимал, что это неправильно. Но штаб во главе с этим Санталовым просто погряз во фрондёрстве. Жаль, не получается быстро сменить старую команду, всюду поставить своих людей.

Если бы спустя час на восточном берегу на минуту утихла стройка, то люди, может, и услышали бы далёкий гул моторов. Моторизированные и танковые части немцев получили сигнал «Дортмунд», означавший, что кампания начнётся, как и запланировано, 22 июня, и начали выходить на исходные рубежи для атаки русских позиций[110].

Эрих Кон завершал совещание офицеров разведбатальона[111].

Приказ о начале операции привёз курьер из штаба дивизии, и они вместе с семьёй, временно выселенной из будущей прифронтовой зоны, собрались на лужайке, соседствующей с яблоневым садом и добротным домом какого-то хозяйственного поляка.

Офицеры в серо-голубой форме уютно устроились в разнокалиберных деревянных креслах, собранных по всей деревне, прячась от солнца в тени деревьев. Естественно, самое мягкое и глубокое сиденье приберегли для командира.

Перед началом чуть подурачились, не переходя рамки разумного. Впрочем, солдат рядом нет, а денщики и водители удалены на такое расстояние, где не могут ничего подслушать.

Они дружески погоняли мяч, потолкались, похлопали друг друга по плечу. Достали из хозяйской клетки полуголодного кролика и подразнили им овчарку начальника штаба. Под хохот они смотрели, как кролик, спасая свою жизнь, метался из стороны в сторону, пока, к общему разочарованию, не стукнул лапой по носу собаки и, пока та приходила в себя, успел забиться в какую-то норку.

– Итак, начнём. – И гауптман представил инструктора из отдела пропаганды.

– Господа, окончательной и полной ориентировки по поведению германских войск в Советском Союзе в настоящий момент нет[112].

Во втором ряду кто-то многозначительно присвистнул: надо же, во время Французской кампании было иначе. Далеко не безразлично, с каким настроением их встретит население очередной страны, где вермахту обязательно вновь предстоит блеснуть победами.