был потрепанный невзгодами мечтатель с рябым лицом и дергавшимся веком. Он сидел на остановке и с пустым взглядом выбрасывал перед собой рублевую монетку на веревочке. Автобусы и троллейбусы ехали мимо, монетка с печальным звоном отскакивала от земли, бедняга же продолжал и продолжал швырять оббитый асфальтом рубль, как будто исторгал из себя ненавистную страсть к презренному металлу, а она все возвращалась и возвращалась. «Что с тобой, добрый человек? – воскликнул я. – Все окей?» Горемыка поднял на меня рябое, точно изрытое экскаватором лицо и поведал грустную историю о себе.

Пастырь принял от услужливого бармена бокал с пивом и незамедлительно отхлебнул.

– Имени он не назвал, а упомянул лишь, что с детства мечтал служить людям. В школе он состоял в пожарной дружине, а в пионерлагере спас вожатую, когда та тонула в пруду. Он блистал в детско-юношеских постановках, да так, что сам Владимир Этуш приезжал к нему домой и приглашал его поступать в Щукинское училище. Не по годам совестливый малый сказал мэтру, что, хоть актеры и любимы народом, истинную пользу приносят не они, а заводчане и колхозники, врачи и учителя. Наш мечтатель окончил водительские курсы и стал возить на автобусе честных трудяг, стариков с благородной сединой, радостных школьников и студентов. Солнце улыбалось сквозь окна водительской кабины, и жизнь казалась прекрасной, как гжельский фарфор.

Проповедник жадно глотнул пива и продолжил:

– Кто тогда знал, что страна сгинет и автобусное депо захватит нефтяная мафия? Кто знал, что мечты о службе людям рухнут под натиском лихих лет? Сначала нашему водителю платили зарплату разведенным бензином, а вскоре и вовсе погнали вон. Как знаток автомобильного дела, он, проклиная себя за малодушие, устроился шофером к злому нефтянику по фамилии Овцеводов.

Вещатель, кашлянув, выдержал экспрессивную паузу.

– Время шло. Година испытаний миновала. Предавший свои устремления водитель катал семью Овцеводовых: тучного отца с ехидными серыми глазами, его укутанную мехами из краснокнижных тварей жену, его беззастенчивую дочь в коротких платьях и непочтительного сына. Однажды шофер увидел, как сын шефа облил кока-колой безногого побирушку и захохотал над ним. Тогда водитель не стерпел. Он оттаскал бесовское отродье за уши и заставил на коленях молить о прощении у безногого. Как ни потускнели юношеские идеалы нашего героя, как ни заржавели они от бездействия, он все равно их не отринул и остался на страже народа. Разъяренный нефтяник уволил верного шофера и за долгие годы добросовестного труда швырнул ему в лицо рублевую монету. Именно ее мой собеседник нанизал на веревочку и выбрасывал перед собой в день нашей встречи.

Проповедник обвел всех перед собой многозначительным взором.

– Закончив рассказ, мечтатель с рябым лицом спросил у меня: «В чем благо, брат?» Сам того не ведая, он затронул предмет, формирующий структуру бытия. Зададимся же этим вопросом и мы. Что есть благо, как не основа всего? Что, как не благо, движет нами, когда мы идем на митинг, и подписываем петиции, и чистим зубы? Благо – вот первоочередный импульс, вот что заставляет шевелиться наши нервные окончания.

Святой человек отодвинул от себя опустевший бокал.

– И я ответил своему благородному собеседнику: «Следовать благу трудно, но эта миссия превыше почестей, которые вам оказали начальники, достославные и не очень. Благо – в том, чтобы бороться за идеалы, очаровавшие вас в детстве. Благо – в том, чтобы совершенствовать тело и дух. В том, чтобы не поддаваться личным неприязням и пристрастиям. В том, чтобы не сквернословить и быть достойным своих убеждений. В том, чтобы прощать слабость и не потворствовать дерзости. Благо – в том, чтобы сбросить оковы габитуса». Я не сказал мечтателю того, что он и так знал. И я говорю это вам. Благо – в том, чтобы следовать собственному пути. Чтобы не сворачивать с него, какие бы препятствия и соблазны не застилали нам обзор. Так завещали нам Лао-Цзы и Будда, доминиканцы и исихасты, Фрэнк Синатра и Джон Бон Джови. В этом наша сила и наше спасение. Аминь!

Когда вещатель под овации удалился из бара, Елисей заметил:

– Умилительный субъект. Второй раз попадаю на его перфоманс.

– Разве я не рассказывал тебе о маниакальном барном проповеднике? – спросил Гриша.

– Нет.

– Ты многое пропустил. Короче, слушай.

Маниакальный барный проповедник

То случилось, когда в Элнет Энере справили Новый год и снова окунулись в расклеившийся холодец из беспроглядных будней.

Студенты выпивали в тесном крафтовом баре, расположенном в уютном подвальчике. Столики в нем буквально льнули друг к другу, так что каждый маневр угрожал обернуться сущей катастрофой для репутации и для самолюбия. Неожиданно дверь распахнулась и перед пьющими возник дикарского вида тип. Взлохмаченный и небритый, облаченный в серые походные штаны и флисовую толстовку болотного цвета, он уставился на публику безумными глазами.

– Горе тебе, Вавилон, город великий! – воскликнул незнакомец. – Нет прощения тем, кто отверг благодать Божью и примкнул к зверю!

От зычного баса все мигом протрезвели.

– Думаете, не видит Господь, когда прячетесь вы от Его очей в этом душном вертепе? – сказал блаженный, обводя глазами всех, кто был в баре. – Думаете, попадет в рай тот, кто дозволяет себе грешить и оправдывает грехи свои? Посмотрите вокруг! Вы погрязли в распутстве, вас обуяли гордыня, и похоть, и зависть.

Раздался чей-то смешок.

– Надменные! – вскрикнул незваный гость. – Как смеете вы отворять лукавые уста! Да знает всякий, здесь душу свою губящий, что грядет Страшный суд. Когда предстанете вы перед Господом, да обличит он вас, да не спасут вас ухмылки дерзкие. Помните о том.

С этими словами незнакомец развернулся и удалился, важно передвигая ногами в ботах слоновьего размера.

На Руси таких именовали блаженными.

В следующий раз он явился народу в одном из сетевых баров. По сравнению с предыдущим камерным заведением эта пивнушка казалась не в пример демократичнее и просторнее. Здесь наливали дешевое светлое пиво и готовили демократичные коктейли. Помимо прочего, в этой пивнушке так хорошо думалось, что ближе к донышку второго бокала на пьющих снисходило озарение.

Размышления прервала тяжелая поступь нового посетителя. Выставив перед собой ладонь, словно предупреждая, блаженный медленно зашагал к барной стойке. Все притихли. Бармен застыл с бутылкой гранатового сиропа, занесенной над бокалом виски.

– Вы не бодрствуете! – возгласил блаженный. – Вы боитесь смерти, а потому всю жизнь проводите во сне. Вы чашами вливаете в себя вино, лишь бы не пробудиться, лишь бы не слышать Господа, взывающего к огрубленным душам.

На этой фразе обличитель дошел до стойки и навел указательный палец на бармена, как оружие.