Апофеозом кампании стало сражение близ бельгийской деревушки Жемапп. Его дал австрийцам Дюмурье, который, отправив Келлермана преследовать герцога Брауншвейгского, решил воспользоваться благоприятным моментом для вторжения в Австрийские Нидерланды. 6 ноября 1792 года его войска натолкнулись на австрийский корпус эрцгерцога Альберта Саксен-Тешенского. Австрийцы имели в три раза меньше людей и в два раза меньше орудий, чем французы, но занимали хорошо укрепленные позиции на холмистой гряде возле деревни Жемапп. Слабо дисциплинированная и плохо обученная, но исполненная революционного энтузиазма, французская армия весь день атаковала австрийцев по всему фронту, неся большие потери. В конце концов исход сражения подтвердил хорошо известное в ту эпоху правило: «Бог на стороне больших батальонов». Подавляющее численное преимущество французов сыграло решающую роль, и выбитые со своих позиций австрийцы были вынуждены отступить. Результатом этой победы стал захват 7 ноября Монса, 14 ноября – Брюсселя, а там и всех Австрийских Нидерландов.

Гром побед революционного оружия прозвучал для французского короля погребальным звоном. Вопрос о дальнейшей судьбе Людовика время от времени поднимался с самого начала работы Конвента, но так и не переходил в практическую плоскость, отчасти из-за опасения ответной реакции европейских монархов, отчасти из-за того, что жаждавшие крови короля монтаньяры сами были вынуждены отбиваться от нападок политических оппонентов.

С переходом французских армий в наступление по всем фронтам возможная реакция других монархов на репрессии по отношению к свергнутому королю уже не казалась столь пугающей, как в момент приближения герцога Брауншвейгского к Парижу. Да и монтаньяры к началу ноября успешно отразили многочисленные выпады жирондистов и приготовились к контратаке. Она началась с постановки в повестку дня Конвента вопроса о судьбе короля.

7 ноября 1792 года бывший тулузский адвокат, затем депутат Законодательного собрания, а теперь и Конвента, Жан-Батист Майль выступил по поручению комитета по законодательству с докладом о правовой стороне возможного суда над Людовиком XVI. Вопрос этот был отнюдь не прост, так как по Конституции 1791 года, которая считалась действующей до принятия новой, личность короля оставалась неприкосновенной. Чтобы все-таки доказать его подсудность, докладчику пришлось прибегнуть к самой изощренной казуистике. По его утверждению, нация – единственный обладатель суверенитета – 10 августа вернула себе права на верховную власть, отменив ею же принятую ранее Конституцию. Таким образом, докладчик разрешил сложную юридическую коллизию посредством весьма смелого допущения: произошедшее 10 августа делалось по воле всей нации. Дальнейшие выводы напрашивались сами собой: раз нация отменила Конституцию, то король утрачивает неприкосновенность и теперь подсуден, как и любой другой гражданин. Тем не менее он хоть и бывший, но все же король, а потому судить его может не какой-либо трибунал, но только вся нация целиком. Полномочным же представителем нации является Конвент, стало быть, ему и судить короля.

13 ноября депутаты начали прения по этому вопросу. Лидеры жирондистов воздержались от непосредственного участия в дискуссии, но близкие к ним депутаты доказывали, что при отсутствии соответствующего закона никакой процесс над свергнутым монархом не будет легитимным с правовой точки зрения; политически же такой суд вообще нецелесообразен и даже опасен для Революции.

Однако все эти аргументы были опрокинуты энергичным выступлением тогда еще почти никому не известного 25-летнего пикардийского депутата Луи-Антуана Сен-Жюста. Несмотря на свой юный возраст, молодой человек имел довольно богатое прошлое. В 19 лет он за кражу из материнского дома оказался в исправительном заведении, где провел полгода. В 20 лет дебютировал на литературном поприще, опубликовав порнографическую поэму. С началом Революции он стал ее горячим приверженцем и политическим активистом, что в 1792 году позволило ему избраться депутатом Конвента. Там Сен-Жюст проявил себя способным оратором. Весьма начитанный, он легко оперировал отсылками к трудам философов Просвещения, что придавало его парламентским речам доктринальную фундаментальность. Вот и в своем первом выступлении он уверенно опроверг аргумент, касавшийся нелегитимности возможного суда над королем, заявив, что, поскольку Людовик XVI является врагом нации, с ним надо просто расправиться по законам военного времени.

Впрочем, выступившему затем Франсуа Бюзо удалось увести Конвент в сторону от столь соблазнительного в своей простоте решения. В Учредительном собрании Бюзо, вместе с Петионом и Робеспьером, принадлежал к числу наиболее радикальных депутатов. Теперь же он сидел на скамьях жирондистов и вместе с ними пытался воспрепятствовать началу процесса, который неизбежно привел бы к осуждению короля и последующему обострению внутри- и внешнеполитического положения Республики. Чтобы охладить пыл монтаньяров, Бюзо предложил отдать под суд не только Людовика, но и всех Бурбонов скопом. А это уже был камень в огород Филиппа Эгалите, бывшего герцога Орлеанского, примкнувшего в Конвенте к монтаньярам. Дискуссия вспыхнула с новой силой.

Но уже день 20 ноября оказался решающим в споре о том, судить ли низвергнутого монарха или же нет. К министру внутренних дел Ролану пришел его друг, архитектор Эртье, и сообщил, что накануне некий слесарь Гамен рассказал ему о существовании в Тюильри потайного сейфа, который полугодом ранее этот Гамен собственноручно установил по заказу Людовика XVI. Прямодушный, но не слишком дальновидный Ролан немедленно поспешил с обоими информаторами во дворец, где достал из указанного тайника груду бумаг и передал их в Конвент. Это был весьма опрометчивый шаг. Осуществив изъятие без соблюдения процессуальных норм, Ролан дал своим политическим оппонентам повод обвинить его в том, что он якобы перед сдачей находки в Конвент изъял из конфискованного неудобные для себя и своих единомышленников документы. Впрочем, и переданных им бумаг оказалось более чем достаточно, чтобы погубить все усилия его друзей-жирондистов по недопущению процесса. В тайнике, в частности, находилась переписка Людовика с деятелями роялистской эмиграции, что позволяло говорить о королевской измене. Суд над монархом стал неизбежностью.

3 декабря депутаты большинством голосов постановили предать короля суду, хотя Робеспьер и уговаривал их сразу казнить бывшего монарха в качестве «акта общественного спасения». Роль трибунала взял на себя сам Конвент. 6 декабря депутаты, по предложению Марата, приняли решение о том, что голосование на процессе будет открытым и поименным.

10 декабря начался суд над Людовиком XVI, или, как называли его в официальных документах процесса, Луи Капетом. На следующий день с перечнем предъявляемых королю обвинений выступил председатель Конвента (обладатель этой должности сменялся каждые пятнадцать дней), депутат от Тулузы Бертран Барер. Опытный и хорошо эрудированный адвокат, обладавший изысканными манерами и отточенным еще до Революции красноречием, он уже успел побывать депутатом Учредительного собрания, где поддерживал добрые отношения со всеми лидерами «патриотической партии». Состоял Барер и в Якобинском клубе, откуда, правда, в 1791 году перешел к фельянам, хотя вскоре передумал и вернулся к якобинцам. В Конвенте он сидел на Равнине, поддерживая при голосовании то жирондистов, то монтаньяров. Оглашенные им обвинения звучали не слишком оригинально. Королю инкриминировали все те вето, которые тот накладывал на декреты Учредительного и Законодательного собраний (как будто это не было его конституционным правом); попытку разогнать Учредительное собрание 20 июня 1789 года (в тот день, когда состоялась Клятва в зале для игры в мяч); секретную переписку с Мирабо, которую обнаружили в тайнике и сочли доказательством подкупа трибуна; отъезд из Парижа в июне 1791 года, как если бы речь шла о бегстве из тюрьмы; приказ о расстреле толпы на Марсовом поле 17 июля 1791 года, как будто после возвращения из Варенна король еще мог кому-то что-то приказывать; молчаливое (!) одобрение Пильницкой декларации и т. д. и т. п. – всего 33 пункта. Наиболее пугающим выглядело обвинение в связях во время войны с вражескими державами через посредничество эмигрантов.