Верлак кивнул, Полик промолчал, и Гасналь заговорил дальше:

– Одри, конечно, была не самым приятным человеком в этом мире… она была властной и с виду высокомерной. Но она никогда никому ничего не сделала плохого, и никто ничего плохого не хотел бы ей сделать. Это же был несчастный случай, да? Водитель запаниковал и скрылся, да?

– Возможно, – сказал Полик. – Вы знаете, куда она ходила вечером?

– Нет. Она была очень напряжена и решила пройтись, как бывало, когда она не в духе или ей требовалось подумать.

– Не в духе? – спросил Полик. – Вы поссорились?

– Нет. Мы вместе смотрели телевизор, потом она просто сказала, что выйдет прогуляться. Но я же сказал, так часто бывало.

– Ей кто-нибудь звонил в тот вечер? – поинтересовался Верлак.

Мишель Гасналь, казалось, встревожился:

– Нет.

– А в ночь смерти профессора Мута вы оба были в баре «Золя»? – спросил Полик.

– Да. Я там был в десять вечера, а Одри пришла после приема. Ушли мы около двух.

– А вчера вечером? – спросил Верлак как можно более доброжелательно.

Гасналь снова уронил голову в ладони.

– Я так и думал, что вы про это спросите. Я был здесь, один, телевизор смотрел, я ведь уже говорил. Никто не звонил, никто не приходил, так что никто и подтвердить не может.

– И вы не стали звонить в полицию, когда ваша подруга не вернулась с прогулки? – спросил Полик.

– Я заснул на софе, – ответил Гасналь. – Если вам так уж надо знать, то травки покурил. Она мне помогает заснуть, и тогда я сплю очень крепко. Меня разбудила полиция – пришли они утром.

Он снова начал всхлипывать. Верлак с Поликом поднялись.

– Спасибо, Мишель, – сказал судья. – Мы сами найдем дорогу.

Спускаясь по лестнице, Полик и Верлак молчали. На улице, где уже темнело, Полик спросил:

– Вы, когда мы выходили, видели стереосистему?

Верлак покачал головой:

– Нет, не видел.

– Новая модель «Bang & Olufsen».

– Вы шутите! На зарплату официанта и секретарши?

Верлак снова зажег сигару и спросил:

– По кружке пива в баре «Золя»?

– Идет. Моих девочек сегодня вечером дома нет. Элен переработала на своей винодельне и потому взяла выходной, забрала Лею из школы, и они едут в гости к сестре в Дром.

– Ну, «Гиннесс» за ужин не сойдет, но все же пойдем, – сказал Верлак.

– Для ирландцев, говорят, вполне ужин.

Они свернули с улицы Бедаррид на улицу Фошье и вскоре услышали шум бара. Войдя, они протиснулись к стойке, и бармен – один из немногих жителей Экса, носящий бороду и длинные волосы, узнал судью.

– Кружку «Гиннесса»? – спросил он.

– Две, – ответил Верлак.

Бармен медленно наливал пиво. У него на руке была татуировка – строчка из Рембо. Верлак невольно улыбнулся и чуть не забыл, зачем пришел. Перегнувшись через стойку, он спросил:

– У вас тут есть постоянный клиент, приходящий со своей девушкой. Мишель Гасналь.

– Допустим, – ответил бармен, не поднимая головы.

– Патрон его девушки, дуайен в университете, был убит в ночь на субботу. Они утверждают, что оба были здесь.

– Были. Он пришел в десять вечера, она позже, в полночь. Но я уже рассказывал тому фараону, что приходил вчера.

– Вчера вечером Одри Захари была сбита машиной. Насмерть.

На этот раз бармен все-таки оторвался от своего занятия.

– Одри? Насмерть? – Он оперся на стойку мускулистыми предплечьями, опустил голову. – Кто ее сбил?

– Мы не знаем. Водитель скрылся.

Бармен обернулся к напарнику и попросил его долить кружки.

– Можем выйти поговорить? – спросил он.

Снаружи стояли зеленые пластиковые стулья и столики – на случай большого наплыва посетителей.

– В ночь на субботу оба были здесь, я ручаюсь. Но вот чего я тому полицейскому не сказал сегодня утром, так это что они тут сильно поругались, прямо в баре, мы все слышали. Мишель слишком долго тут просидел, мне не стоило больше ему наливать.

– А из-за чего они поссорились? – спросил Полик.

– Я старался не слушать, так что подробностей не знаю. Но он ее обвинял в том, что у нее роман на стороне. Зол был как черт. Он дико вспыльчив… мы его нанимали на несколько вечеров работать, так он поругался с клиентом, пришлось выставить. В тот вечер, в пятницу, он грозился убить Одри, если узнает, что у нее любовник. Это не значит, конечно, будто он был за рулем той машины, но я решил: вам надо знать про их ссору.

Бармен встал, развел руками, показывая, что больше ему сказать нечего, и они вернулись в бар.

Крутили старую песню «Роллинг Стоунз». Верлак оглядел публику в баре – студенты факультета изящных искусств и люди постарше, которые действительно помнят, как покупали альбом, когда он только вышел. Верлак расплатился за пиво, и с Поликом они нашли в глубине столик под черно-белой фотографией Жака Бреля, Жоржа Брассанса и Лео Ферре – трех гигантов французской музыки. Они сидели у микрофонов на какой-то радиопередаче шестидесятых – на столе бутылки, переполненные пепельницы.

– Я сегодня нанесу визит Мишелю Гасналю до прибытия его родителей, – сказал Верлак, отхлебнув пива.

Первый глоток всегда горек, второй – меньше, а к третьему от горечи вообще ничего не остается.

Второй раз за этот вечер Верлак позвонил в дверь дома номер семнадцать.

– Oui? – раздался усталый голос Мишеля Гасналя, и Верлак назвал себя.

Дверь загудела, открылась, и он поднялся по лестнице на площадку второго этажа, где уже стоял в дверях своей квартиры Мишель.

– Опять? – спросил он.

– Прошу прощения, но появились некоторые вопросы, которые я хотел бы прояснить до приезда ваших родителей.

Гасналь ничего не сказал, но отошел в сторону, пропуская судью в гостиную. На этот раз Верлак не спеша огляделся, отметил дорогую стереосистему, о которой говорил Полик, а на полу возле кресла – новую пару швейцарских кожаных туфель. Мишель Гасналь снова опустился на софу, слишком усталый, чтобы интересоваться, зачем судья пришел второй раз. Глянув поверх головы молодого человека, Верлак увидел на стене репродукцию натюрморта Сезанна. Одри Захари, вспомнил он, занималась историей искусства, и ему стало грустно при мысли, что она пыталась придать уют этой квартире.

– Бармен в баре «Золя» подтвердил ваше присутствие в ночь на субботу, – сказал он.

– Так я же вам говорил, – едва слышно произнес Мишель.