– Чистый Марсель Пруст, – сказал Полик.

Верлак улыбнулся, пустил клуб дыма и двинулся дальше.

– Вы заметили? Вот почему моя бабка так отчаянно хотела тут жить.

Шумная улица Клиши осталась далеко позади. Вокруг летали птицы, кошки гонялись друг за другом из сада в сад. Верлак остановился, пройдя улицу до середины, затянулся сигарой, читая мраморную табличку на фасаде небольшого изящного белого дома. Полик тоже остановился перед ней. Жильцы были уничтожены во время Второй мировой войны за подделку паспортов.

– Заметьте, они сообщают, что мужчин увезли убивать, а на месте расправились с единственной женщиной, Колетт Хайльброннер.

Еще через несколько метров Верлак остановился перед самым красивым зданием на всей улице. Сложенный из золотистого камня дом имел три этажа, большие окна в переплетах и перед входом простенький садик, сбегающий к входной двери.

Несколько минут они смотрели на этот дом. Верлак надеялся увидеть кого-нибудь из жильцов. А Полик размышлял над фактом, что богатая парижская чета, которая могла бы жить в Шестом или Седьмом округе, выбрала немодный район в северо-западном Париже, но на улице, обладающей достоинством и респектабельностью. Кажется, он теперь лучше понимал судью.

– Что думаете насчет обеда? – спросил Верлак, улыбнувшись.

– Умираю от голода.

Они направились обратно по улице, через зеленые ворота вышли на улицу Клиши. Перейдя ее там же, где и раньше, оказались в окрестности улицы Батиньоль, где кафе и магазины были на порядок респектабельнее. Пройдя еще квартал, Верлак вошел в ресторанчик, свежеотделанный глянцевой черной краской. Внутри в очаге горел огонь – такого Полик в городских ресторанах не видел. Владелец – худощавый мужчина, примерно одного с ними возраста в модных очках, – схватил Верлака за плечи и расцеловался с ним.

– Антуан! – взревел он. – Ну наконец-то!

Верлак засмеялся, представил Полика, и им был предложен столик на двоих возле огня. Оба выбрали на закуску риллетте – один утку, другой свинину – в горчичном соусе и с обжаренными томатами.

– Но меня соблазняет ваш овощной милль-фей, – сказал Верлак, гася сигару в пепельнице.

– На улице холодно, – напомнил ему Полик.

Верлак засмеялся:

– Ладно, тогда после риллетте жареная телятина с корочкой, в «гарам масала» и с чечевицей.

– И шпинат, – добавил Дидье, владелец ресторана.

Полик заказал стейк, который шеф замариновал в индийских специях. Он сел свободнее, довольный заказом и тем, что бутылка «Пик Сен-Лу», его любимого красного, скоро прибудет.

– Адвокат был печален, мне не показалось? – спросил он. – Как будто у него горе и он не совсем в себе. И еще – он выгораживал старого друга. Не бывает университетских профессоров с банковскими счетами по всей Европе и еще одним в Америке.

Дидье принес вино и показал Полику этикетку. Тот улыбнулся и кивнул.

– Дидье, послушайте, мы только что были у мэтра Фабра – он работает тут за углом и живет, кажется, там же. Вы его знаете?

– Конечно, – ответил Дидье. Он собирался налить на пробу вина в бокал Верлака, но остановился, когда тот быстрым жестом показал, что пробовать должен Полик. Не моргнув глазом Дидье налил чуть-чуть вина в бокал Полика и продолжил говорить: – Много лет приходил сюда не реже двух раз в неделю. Вот за этим столом они сидели с женой и маленькой собачкой. Детей у них не было.

Полик понюхал вино:

– Отличное.

Дидье улыбнулся и налил. На него произвело впечатление, что человек с внешностью регбиста, со шрамами на бритой голове может понюхать вино и понять, не пробуя, отдает ли оно пробкой.

– Жена у него умерла недавно? – спросил Верлак.

– Да, в начале года, от рака груди. А сейчас у него тоже рак.

Верлак глянул на Полика, будто говоря: «Вы были правы».

– Рак легких? – спросил он.

– Нет, поджелудочной. Они были не разлей вода. Она хохотушка, и он тогда тоже веселел. Скоро снова окажутся вместе.

Дидье кончил разливать вино и отошел как раз тогда, когда молодой официант принес первую перемену.

Верлак и Полик приступили к еде, разворачивая риллетте на толстые ломти коричневого хлеба, и оба молчали. Полик думал об Элен и Лее: без той и без другой он бы жить не смог. Верлак вспоминал слова Дидье: «Скоро снова окажутся вместе». Ему пришло на ум одно из самых известных стихотворений Ларкина, «Надгробие Арундлей», открывающееся двустишием:

У ног графини лежит верный пес, как собачка мадам Фабр – терпеливо сидевшая под столом ресторана. Также в этом стихотворении у него была любимая строчка: «Кто выживет из нас – это любовь».

Он посмотрел на Полика – тот молча ел риллетте, без обычного оживления. Верлак подумал, что сейчас комиссар вспоминает о жене и дочери, но, быть может, женатые не думают так о своих супругах. Сегодня он вернется домой, неожиданно заявится к Марин и извинится за свои глупые замечания.

Тьери Маршив уже двадцать минут выступал с презентацией, с каждой минутой набираясь уверенности. Хотя он беспокоился, что использование в докладе по теологии видеоматериалов может быть сочтено товарищами жульничеством, но его пригласили рассказать о вкладе клюнийского ордена в историю искусства, а это без слайдов сделать вряд ли было бы возможно. И еще очень помогало то, что Янн сидит в первом ряду, иногда скалит зубы и показывает большой палец. Янн сиял, глядя направо и налево, когда Тьери описывал строительное безумие клюнийского ордена в одиннадцатом-двенадцатом веках как «бум ради конца всех бумов» и подкреплял эту декларацию быстрой сменой слайдов, показывающих лишь малую долю восьмидесяти соборов и сотен церквей, больших и малых, построенных орденом. Эта тема была Тьери хорошо известна – он был влюблен в церковное искусство, а клюнийцы дали Европе много его величайших сокровищ. Особенно его радовали найденные слайды, где показано было, как разумно использовались в Средние века римские кирпичи – длинные, тонкие и красные – для фасадов церквей, а в одну включили даже римские колонны, погруженные теперь в ее толстые внешние стены, построенные в Средневековье.

– Благодаря отличной речной сети Бургундии – задолго еще до строительства каналов, – легко было доставлять материалы из соседних стран, – говорил Тьери, щелчком вызывая карту тогдашней Бургундии. Про каналы он добавил неожиданно для себя, и ему это очень понравилось. – Замечательное расположение способствовало приезду ремесленников и художников, – продолжил он. – Артели каменщиков, стеклодувов и художников ехали работать сюда из Италии.

Он перешел к своей лучшей серии слайдов – барабан в Отене.

– Такие частые и хорошо оплаченные поручения от Клюни привели к тому, что строители стали подписывать свои работы. Это было впервые – если не считать серебряного бюста четвертого века до новой эры с надписью: «Сделано Новием Платием в Риме». Резной барабан собора в Отене, как мы видим, подписан: «Gislibertus». Уже одной этой подписи хватило бы нам, чтобы изучать и восхвалять клюнийский орден еще много грядущих веков. Он поощрял свободный обмен мыслями со всеми соседними странами – что было утрачено во время Французской революции и восстановлено лишь в двадцатом веке. Спасибо за внимание.