— Видно будет.

— Про меня ни слова.

— Помню.

— Вечерком его шукай. Как стемнеет.

— Это чего ж?

— Посвободней. Днём с могилами едва управляется, — посетовал старичок, но тут же позавидовал: — Зато заработок.

XIII

После глубокой попойки с лихим дружком Лёвиком барон приходил в себя у шалаша на бережку тихой речки. Под уху с лёгкой рюмочкой да с бодрящим купанием здорово помогало и ласково отдыхалось.

Барон не слыл, конечно, отпетым романтиком, не отличался тонкостью манер, но здесь было мирно, просторно, никто не досаждал, а свободу и спокойствие горячий цыган Григорий Михайлов любил и ценил пуще всего.

Вечер прощался с багровым диском, река постанывала, шелестела гребешками волн, дуб над головой слегка потрескивал ветками от застревавшего в них ветерка. Дремалось сладко. Изредка пугал, вспыхивал костёр, будто вздрагивал, выстреливая искры вверх, засыпал или тоже пугался вместе с человеком. Барон встряхивался, просыпался, поругивал нечистую силу, бормоча про себя. Лёжа на высоких подушках, на лоскутных ярких одеялах, вытянув ноги в кожаных сапогах и закинув могучие руки за голову, он лениво щурился на служку, копошившегося у костра. Лилипут, весь поглощённый своим занятием, пробовал вытаскивать из-под головёшек обуглившиеся чёрные картофелины — любимое яство хозяина.

— Готово? — не выдерживал барон и чертыхался.

— Скоро. Скоро теперь.

— Чёй-то аппетит у меня разыгрался. Когда ж ты?

— Как готово, так всё.

— У тебя сроду так, — беззлобно пожурил барон лилипута. — Всё без толку.

— Быстро только кошки…

— Ты у меня, Фриц, ни рыба ни мясо, — философствовал, потянувшись, барон. — Последнее время всё из рук валится.

— А что?

— Да всё. А мне доделывать. Весь в отца.

Лилипут шмыгнул носом, сунул картофелины назад в угли, нахмурился. Не любил он вспоминать родителей. Да и было отчего. Выпустив его, уродца, на белый свет, ни здоровья, ни радости они ему не дали. Откуда им быть? Сплошь страдания! Отец, пленный немец, копался в земле на строительстве железнодорожного моста через Волгу, здесь же и был закопан где-то в общей безвестной могиле вместе с другой немчурой. Никто и имени его не знал, фриц он фриц и есть, так и уродца нарекли. Мать, блудливая татарка-побуришка, пригревшая пленного, после его смерти ещё народила троих или четверых невесть от кого и все сгинули от голодухи, сама пропала без вести, ходили слухи, что замёрзла или утопла. А впрочем, её никто и не искал. Чего ж после этого жить уродцу? Потешался над ним всяк, кому не лень, допекала пацанва, шпинал кто ни попадя, сгинул бы и он, но прибило его к цыганам. У них и выжил. Был он придурковат, но по малолетству забавен, научился картам, ловко клянчил милостыню, ему подавали изрядно, убогих всегда отличали в народе и не скупились. Как попал к старому барону, так и остался при нём, а уж когда Григорий табор возглавил да приметил уродца, приблизив к себе, прикипел сердцем к нему и больше никого не признавал, окромя его и его зазноб. Григорий Михайлов смолоду слабость большую имел к красоткам и менял их одну за другой, но Фриц по наивности своей успевал привязываться за короткое время к каждой, потому как сам цепенел и терялся перед женской красотой. Особенно задержавшаяся Нинель пленила его до крайности, как и хозяина; за ней он бегал, как собачонка, неизвестно кого боясь и любя, её или барона. Появившись в таборе случайной подружкой, эта женщина в отличие от остальных задержалась надолго, через полгода она оплела и околдовала барона ласкаючи так, что тот потакал всем её причудам и капризам, сам превратившись в игрушку в её руках. Попервой в пьяных сполохах хватался за кнут, гонял вокруг себя кого ни попадя, но стоило Нинель подняться с ложа и глянуть колдовскими чёрными своими очами на цыгана, пропадал цыган, падал кнут из его рук, безропотно исполнял он любые её повеления. И уж робкая молва по табору пошла: ветреной любовницей зашла в покои барона Нинель, а сошла с ложа королевой цыганской. Никто и не заметил, как все нити правления перешли в её руки. Метался Григорий Михайлов, в загулы уходил, буянил, с девками пробовал, как по-прежнему бывало, а лишь трезвел, попадал ей на глаза, и грозный цыган падал мальчишкой нашкодившим в ноги. Стихали его гулянки, смирялась буйная цыганская натура, пришло время — не узнать стало барона. Какую девицу случайным ветром заносило в его объятия, так наутро пропадала из табора. А если задерживалась на другой день, Нинель выжигала землю под её ногами, и бежала та, проклиная всё на свете.

— Жалко, а отсель уезжать надо, — не дождавшись ответа, крякнув, сам с собой продолжал разглагольствовать барон, привыкший к молчаливой покорности слуги; видно, он давно размышлял над крепко засевшей в его голове какой-то тяжёлой, неприятной думой и она не давала ему покоя. — А чего делать? Нинель сама разберётся. У неё ума хватит. Она эту кашу заварила. Ей и хлебать.

Карлик, затолкав наконец недопечённые картофелины в угли, повёл глазами на хозяина.

— Чего таращишься? — выругался тот. — Чего зенки вылупил? Из-за тебя все хлопоты! Не допетрил?

— А что я?

— Смотреть надо было за бабой.

— Вам ли говорить? Нинель же бешеная в гневе. Сущая ведьма!

— Сгинь с глаз моих!

— Я ж повинился.

— А толку? Я вот кумекаю теперь. Те зачем приходили? Не догадался?

— А чего?

— Лёвик, этот чертяка так просто не заявится. Он же в розыски пустился. Выведывать пришёл ко мне, вынюхивать.

— Чегой-то?

— Помощи просил, — барон хмыкнул. — Найти… Кто её на тот свет спровадил.

— С лестницы его в три шеи!

— Зачем же?

— Гнать его надо было.

— Нет. Я его, наоборот, успокоил, — барон потянулся сладко, хрустнув суставами. — Мне тоже интересно. Не понял я, не верится, что Лёвик на лягавых работать начал. Задаром он ничего не делает. Откуда интерес?

— Сам попался где-нибудь, вот и ползает у них на карачках.

— Лёвик — он башковит. Если прижмёт, батьку родного сдаст.

— Чего ж ты с ним лобызался?

— Эх! Кабы всё знать про завтрашний день…

Они оба замолчали, слышно было, как ветер баловался среди ветвей дуба. К вечеру разгуливался, скликая непогоду.

— А куды собрался тикать-то? — отчуждённо спросил карлик, видно, за живое его задели слова хозяина об отъезде.

— Не боись, вас всех здесь оставлю, — хмыкнул барон. — Отлучусь ненадолго. Проведаю родню и дам знать.

— Возьми и меня.

— А зачем ты мне? За Нинель кто присмотрит?

— Она справится.

— Тебе здесь делов полно.

— Да чистый я. Всё сделал как велено.