чтобы самой не превратиться в угнетателей. В такую ловушку попасть очень легко, – добавил он, – если у вас под рукой есть оправдание в виде перенесенных в прошлом лишений».

«Но как они могут стать угнетателями, если просто пытаются покончить с несправедливостью?» – спросил я.

«Потому что большинство из тех, кто борются с несправедливостью, видят только ту несправедливость, от которой, как им кажется, они пострадали сами. А это значит, что на самом деле им важна не несправедливость, а они сами. Их дело, может быть, и правое, но под ним они скрывают сосредоточенность на самих себе».

Юсуф замолчал и посмотрел на остальных.

– Вот мы и добрались до вопроса Петтиса: как можно посмотреть на свою ситуацию с новой точки зрения, – сказал он. – Людей, которых мы с Беном видели в тот день в парке Нью-Хейвен-Грин, похоже, интересовали в первую очередь их собственные трудности, а не чужие. Я не могу сказать точно, потому что не побывал в их шкуре, но по ним не было видно, что они задумываются о невзгодах тех, кого поносят в своих речах, и тех, чьи жизни подвергают опасности. И для них самих, и для их дела было бы полезнее, если бы они стали думать о других с такой же чуткостью и заботой, как о себе. Если бы они смогли найти для себя место «вне ящика», то обдумали бы ситуацию по-новому, задав себе ряд вопросов. Например, вот таких, – он прошел к доске и начал писать.

• Какие трудности, испытания, тяготы, боль переживает этот человек или эти люди?

• Как я (или группа, частью которой я являюсь) усугубляю эти трудности, испытания, тяготы и боль?

• Каким еще образом я или моя группа пренебрегали или плохо обращались с этим человеком или группой?

• Каким образом мои матрицы «Я лучше», «Я заслуживаю», «Я хуже» и «Меня должны считать таким» скрывают правду о других и обо мне и мешают найти возможные решения?

• Что, по моему мнению, я должен сделать для этого человека или группы? Что я могу сделать, чтобы помочь им?

– С помощью Бена, – продолжил Юсуф, обернувшись, – я начал задавать себе эти вопросы – вопросы, которые помогли мне заново обдумать мою ситуацию. Почти всю жизнь я был сосредоточен только на трудностях, испытаниях, тяготах и боли, которые пережил я сам и мой народ. Я даже не задумывался о том, какие тяготы переживают израильтяне, как я мог усугублять их трудности, как я пренебрегал ими или плохо с ними обращался. Когда я начал задавать эти вопросы, мир вокруг меня изменился. Я по-прежнему видел свои страдания, но видел я и страдания других. И в этом свете мои страдания обрели новый смысл. Они дали мне окно, через которое я мог посмотреть на чужую боль – даже ту, которую вызвал сам. Поскольку мне больше не требовалось искать оправданий, мне не нужно было и поддерживать свои страдания, и я смог избавиться от состояния жертвы. Я начал ощущать чувства и желания по отношению к израильтянам, ранее возникавшие лишь на мгновение. Я начал видеть возможности – потенциальные решения наших проблем, на которые не может себе позволить даже посмотреть человек, который прячется в «ящике». Там, где раньше были лишь гнев и отчаяние, появилась надежда.

Напоследок расскажу небольшую историю, – продолжил он. – Через несколько лет, после того как я начал учиться у Бена, я поехал на родину, чтобы навестить маму, и я принял твердое решение проведать кое-кого еще. «Интересно, что случилось с Мордехаем Лавоном? – думал я. – Он до сих пор побирается на улицах? И на него все так же не обращают внимания?»

Я обошел вдоль и поперек улицу Мангер в Вифлееме, расспрашивая торговцев, не знают ли они слепого старика, который побирался здесь неподалеку. Ему должно быть лет семьдесят, не меньше, думал я. Но никто его не знал и не помнил.

Впрочем, в конце концов я встретил старуху, тоже попрошайку. Немногие оставшиеся желтые зубы торчали у нее изо рта под странным углом. Темная, словно дубленая кожа с глубокими морщинами говорила о том, что она всю жизнь провела на улицах, под палящим солнцем.

«Мордехай Лавон? Да, знала я его», – хрипло засмеялась она.

«Вы знаете, где его найти?» – спросил я.

«Нигде», – ответила она и странно захихикала.

«Почему?»

«Он умер много лет назад. Прямо вот тут, за углом, – она показала коротким пальцем в сторону переулка на другой стороне улицы. – Тело пролежало там три дня, сказали полицейские. Никто не понял, что он умер, пока от него не начало вонять. О, какая была вонь! Фу! – вспомнила она и вздрогнула. – Он мало на что был годен, старый Мордехай, но вонял он знатно!»

И она снова странно захихикала.

Я даже удивился тому, насколько больно мне стало, когда я услышал эту новость. «Как одиноко он жил, – сокрушался я. – Столько тягот, столько боли. Но все, кто его окружал, были настолько сосредоточены на своей боли, что не замечали, как больно ему». Я повернулся, чтобы уйти.

«Эй, добрый человек, – крикнула старуха мне вслед, – может, подадите на пропитание?»

Я обнаружил, что напрягаю шею, лишь бы не повернуть голову в ее сторону, не посмотреть на нее как на человека. Это чувство было практически рефлекторным.

«Ну и крепкий же у меня “ящик”», – подумал я, едва не сказав это вслух. Потом я остановился и достал кошелек. «Как вас зовут?» – спросил я.

«Нахла, – ответила она. – Нахла Махмуд».

Я достал из кошелька все купюры, которые у меня были с собой.

«За Мордехая», – сказал я, протягивая ей деньги.

«Конечно, дорогой, – она просияла. – За Мордехая».

Юсуф оглядел собравшихся. Все сидели молча, глубоко задумавшись.

Лу, в частности, думал о трех людях – Кэрол, Кори и Кейт. Внутри него зрело новое желание, которое выросло из утренних мыслей о Кори. Он хотел заново узнать своего сына. Ему хотелось прямо сейчас написать ему письмо, извиниться, поделиться мыслями, просто поговорить. Если бы сейчас не шло занятие, он немедленно достал бы ручку и бумагу. Лу решил написать письмо вечером и оставить его здесь, в лагере «Мориа», чтобы почтальон отнес его, когда в следующий раз пойдет навещать учеников.

«И, Кейт… – подумал он. – Прости за все, что я наделал – за то, что не слушал, что лез в твою работу по управлению командой, за мою глупость. Что я могу сделать, чтобы вернуть тебя? Да, вот что я должен сделать, – твердо решил он. – Я тебя верну. Завоюю заново».

Эта мысль привела его к Кэрол – женщине, чье сердце он много лет назад «завоевал», а потом забыл. Он коснулся ее руки. «Больше я не буду таким забывчивым». Но потом он понял, насколько же наивна эта мысль. Конечно же, будет. Как сказал Юсуф, «ящик» – это крепкая штука. Лу знал, что ему еще многое предстоит сказать Кэрол – намного больше, чем он сказал сегодня утром. Несколько добрых намерений не перевесят несколько десятилетий упрямства. «Я дам ей все, в чем она нуждается», – сказал он себе.

«Только вот на самом деле – не дашь, – послышался внутри другой голос. – Ты приедешь домой и снова обручишься со своей работой, а она вернется к прежней роли – приятной соседки и домработницы».

«Нет, я не дам этому случиться!» – едва не выкрикнул Лу вслух.

– Что мне сделать, чтобы изменить отношения со своими мордехаями, пока еще не поздно? – встревоженно спросил он. – И как сделать, чтобы эти изменения действительно возымели действие?

Юсуф улыбнулся.

– Идеи, которым меня научил Бен Арриг, в частности, его освобождающие вопросы, изменят все – но только если вы сможете выбраться из своего «ящика» и задавать их искренне. Каждый раз, когда вам покажется, что вы зашли в тупик – на работе, в семье, где угодно, – вам снова придется искать область «вне ящика» – так же, как мы все вместе нашли ее здесь, и снова проявить чуткость и интерес к другим. Вопросы о других людях помогут вам освободиться от оправданий и обвинений. Какое-то время вы сможете ясно видеть и чувствовать и найдете путь вперед, который ранее оставался скрыт. С вами ведь именно такое и произошло здесь, правильно?

Лу кивнул.

– Но вот останетесь ли вы свободными, – продолжил Юсуф, – и насколько вы будете свободны, зависит от того, что будет дальше.

– А что будет дальше? – спросил Лу.

– Кульминационный шаг процесса побега из «ящика».

Глава 21. Действие

Не дождавшись продолжения, Лу спросил:

– И что же это? Что за последний шаг, о котором вы говорите?

– Гвин, – сказал Юсуф, – вы помните любимое слово вашего папы?

– Боюсь, даже слишком хорошо, – криво усмехнулась она.

– При чем здесь вообще ее отец? – нетерпеливо спросил Лу.

– На самом деле, Лу, очень даже при чем.

– Почему?

– Гвин – дочь Бена Аррига.

Лу, наверное,