они уничтожили и воздушные силы Иордании и Сирии, оставив нас без поддержки с воздуха. Вскоре после этого мы получили приказ вторгнуться на территорию Израиля. Но нам очень быстро отрезали каналы поставок, а горы, которые защищали нас с востока, теперь превратились в ловушку, из которой не было выхода. Мы поняли, что проиграли, еще до захода солнца. Через два дня Иордания договорилась о прекращении огня, и всего через шесть дней после начала война закончилась полной победой Израиля. Когда я вернулся домой в Вифлеем, Иорданию отбросили назад, к востоку от реки Иордан; Израиль захватил весь Западный берег!

После этого в арабском мире начался кризис доверия. Когда иорданцы ушли за свои прежние границы, палестинцев охватило горькое отчаяние. А нас оставили один на один с теми, кого мы считали захватчиками. Нас снова бросили и взяли в плен.

Ячейка ФАТХ пыталась восстановить работоспособность и в новых реалиях, но мы лишились прежней уверенности в своих силах, а вместе с ней – и надежды. Я понимал, что какие бы сражения ни ждали нас впереди, они будут намного дольше, чем я надеялся. И я в любом случае уже не буду играть в них ведущую роль. Так что я начал искать для себя другие битвы. Битвы, которые могли хоть немного облегчить боль от ежедневного напоминания о поражении нашего народа и от жгучей ненависти, которую я начал испытывать по отношению к своим же – в конце концов, именно они лишили меня власти и упустили величайшую возможность.

Юсуф взял паузу.

– И где вы стали искать? – спросил Петтис. – Ну, эти новые битвы.

– Сначала я обратил свой взор на другие арабские страны – Египет, например, Сирию, Ирак. Я искал какую-нибудь проарабскую организацию, к которой можно присоединиться. Которая что-то обещает. Которая даст мне надежду на победу над Израилем.

– Значит, в вашем сердце была война, – лукаво проговорил Лу. – Вы прятались в «ящике».

Юсуф посмотрел на него и улыбнулся.

– Да, Лу, так и есть. В «ящике», который, скорее всего, был намного больше и темнее, чем любой из тех, в каком когда-либо хотелось спрятаться вам.

– Эй, поосторожнее, – предупредил Лу. – Я прячусь в ящике «Я лучше». Не пытайтесь сколотить себе «ящик» больше и круче моего!

Все дружно рассмеялись.

После того как смех утих, Элизабет спросила:

– И что, вам удалось найти то, что искали? Нашли ли вы для себя битву в арабском мире?

– Я находил битвы повсюду, – ответил Юсуф. – Но ни одна из них не казалась мне стоящей. В основном это были междоусобицы. Бесконечные маневры в попытках захватить власть и заполнить вакуум, образовавшийся после войны. Я уже не был заметной фигурой в этих битвах, а если бы и был, то перспективы все равно казались слишком мрачными.

– Так что привело вас в Штаты? – спросил Петтис.

– Теракты, – ответил Юсуф.

– Теракты? – Петтиса передернуло.

– Да. Убийство Джона Кеннеди в шестьдесят третьем году и Малкольма Икса в шестьдесят пятом. Их смертям посвящали громкие заголовки в арабской прессе. Тогда США еще не были открытыми союзниками Израиля, так что я и мои собратья-арабы смотрели на Америку с определенной надеждой. Я сочувствовал борьбе чернокожих американцев. Личность Малкольма Икса, который, как и я, следовал Корану, интриговала меня; знал я кое-что и о Мартине Лютере Кинге. Меня интересовала революция, которая, как мне казалось, назревала в Америке. Моя собственная революция была разгромлена, так что я начал смотреть на Запад. Буквально через месяц после войны я начал строить планы по переезду в Соединенные Штаты. Я хотел поступить в Гарвард или Йель и получить образование.

– О, – вставил Лу, – снова ваш ящик «Я лучше».

Юсуф рассмеялся.

– Может быть. С другой стороны, я просто не знал названий никаких других американских университетов. Через месяц, когда все необходимые документы были готовы, я сел в самолет Амман – Лондон, а оттуда уже улетел в Нью-Йорк. Потом я добрался до Нью-Хейвена, штат Коннектикут, где, как я знал, находится Йельский университет. Мне нужно было найти какой-то способ поступить туда. А если бы меня туда не взяли, я собирался перебраться в Бостон, поближе к Гарварду.

Всего через неделю после моего приезда в Нью-Хейвен, в августе 1967 года, начались расовые бунты. Видел я и печально знаменитые судебные процессы над «Черными пантерами» в 1970 году. А еще именно там я столкнулся с идеями, которые изменили мои взгляды на самого себя, на других и на весь мир. Именно там я познакомился с профессором философии Бенджамином Арригом, взгляды которого изменили мои собственные. Я встретился с профессором Арригом – или, как он вскоре попросил себя называть, Беном, – в парке Нью-Хейвен-Грин. Мы наблюдали, как полиция, вооруженная щитами и слезоточивым газом, задерживает чернокожих протестующих. И все эти сцены репрессий и насилия разворачивались на фоне трех христианских церквей в парке – надо сказать, довольно оригинальный задний план. Я пропустил мимо ушей слова конных полицейских, которые требовали от нас уйти. Волнения были серьезными, но я на родине видел вещи куда более суровые. Зрелище казалось мне притягательным.

И тут я заметил чернокожего, которого это зрелище привлекало так же, как и меня. Он стоял среди зевак, большинство из которых были белыми. Я с любопытством смотрел на него. Несмотря на взрывоопасность ситуации, он стоял неподвижно, как статуя – не злился, как его собратья, но и не бежал в страхе. Его лицо было серьезным и обеспокоенным.

Я пробрался к нему, чтобы узнать точку зрения чернокожих на этот конфликт; я считал, что, будучи угнетенным палестинским арабом, я смогу легко понять и принять ее. Эти люди казались мне похожими на моих братьев по ФАТХ. Если бы я увидел в толпе хоть одно знакомое лицо, то, наверное, сам бы, не раздумывая, бросился в облако слезоточивого газа. Подойдя к нему, я уже готов был посочувствовать его жестокой доле.

«Значит, угнетенные все же восстали против угнетателей», – почти безразличным голосом сказал я. Должно быть, в таких обстоятельствах такой тон казался очень странным.

«Да, – ответил мой собеседник, не отводя взгляда от происходящего. – По обе стороны».

«По обе стороны?» – удивленно переспросил я.

«Да».

«Как это? – возразил я. – Слезоточивый газ применяют только с одной стороны».

«Если вы посмотрите внимательнее, – ответил он, – то увидите, что слезоточивый газ хотели бы применить и те и другие».

Помню, я снова посмотрел на кипящую толпу и задумался, что он имеет в виду. Как вообще можно увидеть такое желание, даже если оно на самом деле есть?

«Откуда вы?» – спросил он, по-прежнему смотря вперед.

«Иерусалим, Палестина», – ответил я.

Он ничего не сказал. Я тоже повернулся к протестующим.

«Я знаю, что они чувствуют», – сказал я, показывая на них.

«Тогда мне вас жаль», – произнес он.

Я очень удивился.

«Жаль меня? Почему?»

«Потому что вы стали врагом самому себе», – тихо, но твердо ответил он.

«Потому что я хочу сражаться? – возразил я. – Потому что хочу восстановить справедливость после всего, что сделали со мной и моим народом?»

Он промолчал.

«Что, если в определенных обстоятельствах мое желание применить слезоточивый газ будет оправданно?» – спросил я, вспомнив одну из его предыдущих фраз.

«Именно», – ответил он.

«Именно? – непонимающе повторил я. – Что это значит?»

«Что вы стали врагом самому себе».

Вот так началось мое обучение у Бена Аррига, – сказал Юсуф.

– Что произошло дальше? – спросил Лу.

– В следующие три года Бен полностью разрушил допущения, которые я считал абсолютной истиной, – личную предвзятость, которую я считал реальностью. Сначала он изложил мне теорию «ящиков», а потом рассказал, как можно выбраться из «ящика», а как – нельзя. Из-за того, что во мне глубоко укоренилась ненависть к евреям, он много беседовал со мной о расизме и показал, что расизм – это тоже строительный материал для «ящика», как моего, так и любого другого человека. «Если вы видите в людях, представляющих определенную расу или культуру, лишь объекты, – сказал он мне, – это значит, что вы смотрите на них как расист, вне зависимости от того, белая ваша кожа или не белая, есть у вас реальная власть или нет». Он показал мне, что то же самое верно для любых других разделений: на богатых и бедных, молодых и старых, образованных и необразованных, верующих и неверующих, католиков и протестантов, шиитов и суннитов.

«Когда вы начинаете смотреть на других как на людей, – сказал мне Бен, – вопросы, связанные с расой, этническим происхождением, религией и так далее, начинают выглядеть и ощущаться совсем иначе. Вы видите людей, у которых есть надежды, мечты, страхи и даже оправдания, похожие на ваши собственные».

«Но что, если одна группа на самом деле угнетает другую?» – однажды спросил я у Бена.

«Тогда вторая группа должна быть очень осторожной,