Он сидел в гостях у Татьяны Александровны Стромецкой. Их познакомил Николка, который был тут завсегдатаем. Дом Татьяны Александровны являлся прибежищем немногочисленной местной интеллигенции. Умная, образованная, хозяйка знала толк в искусстве и не потерялась бы и в столицах. Польская кровь проявлялась в аристократизме, а вкус — в выборе собеседников. Ее дочь Ольга, которую близкие называли Лёлей, увлекалась живописью. Общество у них было живое и интересное, и Лыков полюбил проводить там вечера.

Коллежский советник пил чай с Татьяной Александровной и ждал сына. Тот запаздывал. Гость неосторожно заспорил о картине Эдуарда Мане «Флейтист» и терпел поражение в дискуссии. Где же подмога? Скорее бы явился этот балабол. Тогда можно перевести разговор на него и выйти из переделки потрепанным, но не разбитым…

Из шинельной раздались шаги, и в комнату ввалились сразу двое — Лыков-Нефедьев и Забабахин. Подъесаул был возбужден и пританцовывал на ходу.

— Вот он где! — обрадовался сын. — Я так и знал. Повадился кувшин по воду ходить.

— Алексей Николаевич, мы за вами! — чуть не закричал исправляющий должность полицмейстера.

— Куда вы его? — нахмурилась Стромецкая. — Мы так интересно спорили о «Флейтисте» Мане. Алексей Николаевич выказал очень необычный взгляд на эту работу.

— Служебная тайна, — строго ответил Забабахин. — Срочное дело, рысью марш-марш!

— Потом доспорим про флейтистов, — вскочил питерец. — Но вы, Татьяна Александровна, до конца меня не убедили.

Схватил со стола верненское яблоко[36] и был таков.

На улице стояла пролетка, на козлах сидел одетый извозчиком Ботабай.

— Поедем ко мне в управление, — сказал подъесаул. — Я там кое-что нашел.

Лыков молча сел в экипаж. Команда живо домчалась до съезжего дома. Зайдя в кабинет, Кузьма Павлович первым делом потребовал у служителя самовар. Когда все расселись, он извлек из кармана книжечку и объявил:

— Это блокнот Ивана Лаврентьевича. Одна запись в нем зашифрована, но я, кажется, сумел ее разобрать. Вот, глядите…

Он ткнул пальцем в строку. Николай нагнулся и прочитал:

— «Дж» и «эс дэ». Рядом написано: Ыбыш. Как это понять?

— Ыбыш — это имя, — тут же сообразил Ботабай. — Причем редкое.

— «Эс дэ» означает собственный дом, — предположил Лыков.

— Тогда «Дж», возможно, название места, — рассудил Николай.

Подъесаул с лукавым видом переводил взгляд с одного на другого. После слов подпоручика он воскликнул:

— В точку! Я так же подумал. Ну-ка, кто догадается, что за место обозначено этими буквами?

Но версий не последовало, и Кузьма Павлович сжалился:

— Это потому, что вы все нездешние. Поясняю: в Заречной слободе есть улица Джоламанка. А на ней в собственном доме живет купец Ыбыш Капанбаев. Он чалаказак, то бишь полукиргиз. Так называют детей от смешанных браков киргизов… виноват, Николай Алексеевич, по-вашему будет казахов, с другими народностями: русскими, татарами и прочими.

— А что дальше? — скептически спросил коллежский советник. — В записной книжке убитого полицмейстера нашлась строка про полуказаха. Какой в этом смысл?

— Строка зашифрована, — напомнил Забабахин. — А еще она находится в разделе, который Иван Лаврентьевич так и назвал: «Враги».

— Тогда беру свои слова обратно. Много лиц в этом разделе?

— Список короткий, — полицмейстер показал страничку. — Открывает его Куныбай Каржибаев. Ну понятно, он главный. Далее стоит Губайдулла, начальник охраны резидента. Затем китайское имя Лю-Цюнь-Хань, я не знаю, кто он такой. И последним идет Ыбыш. Причем все предыдущие написаны без сокращений, а этот спрятан. С чего бы это, господа?

— Удалось ли вам навести справки о нем? — поинтересовался Ганиев.

— Удалось. Купец второй гильдии, торгует с Китаем, имеет поверенных в Кульдже и Яркенде. Покупает волос, кость, овчины, рога сайги. Успешно ведет дела, при деньгах. В разговорах постоянно ругает русскую власть, но так сейчас многие делают, это не преступление.

— А не есть ли этот Ыбыш новый резидент? — высказал витавшую в воздухе мысль Лыков-Нефедьев. — Или, как минимум, агент британской сети.

— Все возможно, — кивнул Лыков. — Но что мы ему предъявим? Запись в памятной книжке убитого полицмейстера? Да еще расшифрованную по нашим догадкам. То-то чалаказак посмеется.

— Об этом я тоже покумекал, — подхватил Забабахин. — Нужно взять молодца под наблюдение. Но как это сделать в Заречной слободе? Там одни киргизы, в смысле казахи. Еще пяток русских и дюжина сартов. И все ругают русскую власть. Что предложите, Ботабай Аламанович? В слободе вам и карты в руки.

Ганиев поморщился:

— Власть сейчас ругает даже фонарный столб. Вы хотите, чтобы я нашел соглядатаев присмотреть за Капанбаевым?

— Именно так.

— Будет сделано, — лаконично ответил аргын.

Забабахин продолжил:

— Я со своей стороны тоже принял меры. Сейчас подойдет отставной титулярный советник Орестов. Он заведует Заречной слободой в полицейском отношении. Мы его расспросим насчет Капанбаева, и вообще… О том, что там творится за рекой.

Они допили чай, служитель убрал со стола, и подъесаул велел звать Орестова.

Вошел человек лет пятидесяти, седой, с прилизанными волосами и видом продувной бестии.

— Здравствуйте. Явился по приказанию начальства.

Разговор начал Забабахин:

— Федор Матвеевич, у вас в слободе проживает некий Ыбыш Капанбаев…

— На Джоламанке?

— Да. Что имеете о нем сказать?

— А позвольте прежде полюбопытствовать, вы на какой предмет интересуетесь этим туземцем?

— Не понял, — нахмурился подъесаул. — Раз спрашиваю, значит, надо.

— Просто, ваше благородие, меня о нем спрашивал также и покойный полицмейстер. За день до того, как его зарезали.

Сидящие за столом дружно переглянулись.

— Ну-ка, расскажите в подробностях, — потребовал Забабахин.

Отставной титулярный советник стал докладывать:

— Иван Лаврентьевич вызвал меня к себе… накануне, значит. И сказал: раздобудь мне, Орестов, все, что сможешь, на купца Капанбаева.

— А как капитан объяснил свой интерес? — вмешался Лыков.

— Сказал, что указанный торговец попал под подозрение в шпионстве, — спокойно ответил заведующий слободой.

— Прямо так и сказал?

— Да. И еще пояснил: шпионство свило в Семипалатинске гнездо, нужно его разорить к шайтану. А Капанбаев твой — не последний у них человек. Поэтому справки наводить надо очень осторожно, чтобы не спугнуть. Я взял под козырек… А на другой день Ивана Лаврентьевича мертвым нашли.