– Кто? – спросил я.

– Они… Я не буду называть их чунчо, это означает «дикарь». Люди, которые живут там. Которые стерегут границу.

Когда колокольный звон стих, Рафаэль встал.

– Пойдемте со мной, – сказал он. – Возьмите лампу.

Дверь, ведущая в неф, замерзла, и Рафаэлю пришлось толкать ее плечом. На обратной стороне двери треснул лед. Когда я пошел за ним, поднявшись на одну ступеньку вверх и резко спустившись в облако холодного воздуха, то понял, почему дверь замерзла. Неф был открытым, словно монастырский двор, со всех сторон, кроме нашей. Колонны почти полностью были оплетены красным увядшим плющом. Обычный порядок вещей был изменен: мы вышли не к алтарю, а к купели. Алтарь находился в противоположном конце зала. На нем стояли три стеклянные банки со свечами и лежала груда одеял. За алтарем простирался лишь угрожающе черный лес. Снег лежал плотным слоем на земле, и, когда мы шли, за нами оставалась дорожка следов.

В комке одеял лежал младенец. Его укутали от холода, почти превратив в тряпичную куклу. Он спал. Рядом с алтарем стояла прекрасная мраморная статуя. Она была обращена на ребенка и закрывала его от ветра. Статуя держала в руке колокольчик. Рафаэль поднял младенца. Он зевнул и проснулся, но, по-видимому, не возражал.

– Но как? – изумленно спросил я. – Как он здесь оказался?

– Посмотрите туда. Закройте лампу рукой.

Я обхватил лампу обеими руками так, что со стороны казалось, будто я держу звезду. Свет сочился сквозь пальцы. Рафаэль задул свечи. На протяжении нескольких секунд я видел лишь тусклые желтые вспышки там, где был свет, но затем заметил сияние между деревьев. Несколько птиц вспорхнуло в воздух, и через секунду целая стая сорвалась вверх. Каждая оставила за собой сияющий след. Ближе к земле дрожала дымка более приглушенного света. Там рос плющ, похожий на китайские фонарики. Хрупкие прозрачные плети опутывали высокие – в рост человека – корни деревьев. Теперь они увядали и скорее были останками настоящего плюща, но от них тоже исходило сияние. Свет был слишком мягким, чтобы заметить его из хорошо освещенной церкви. Вдалеке снова вспыхнула яркая волна: кто-то пробирался сквозь плети плюща.

– Это… пыльца, – пробормотал я, не отрывая взгляда от деревьев. – Там кто-то был. Человек только что ушел.

– Они оставляют больных младенцев здесь. Пока что мне кажется, что эта девочка здорова, но скоро мы выясним. Куда вы собрались?

– Я никогда не видел ничего более потрясающего… Это… Что это за плющ? Я никогда не видел…

– Он называется свечным. Остановитесь, не идите дальше. Граница здесь, перед вами. Они убьют вас, как только вы пересечете ее. Остановитесь.

– Хорошо. – Я махнул рукой перед лицом, потому что каждое мое движение оставляло странное сияние, похожее на искры фейерверка. – Здесь более густые растения… Черт побери. – Я рассмеялся, заметив колибри, которая нырнула в гущу свечного плюща прямо передо мной и улетела так быстро, что в пыльце остались ее очертания. – Покажите это ребенку.

– Она будет видеть это каждый день.

– Как часто вы сами обращаете внимание на это чудо? Я живу в миле от пляжа, но ни разу не купался там.

Рафаэль выглядел так, словно собирался обвинить меня в ребячливости, если бы только мог. Но он подошел ко мне и отдал ребенка. Девочка была теплой, как бутылка с горячей водой. Она взвизгнула и рассмеялась, когда я нарисовал для нее рукой зигзаг в пыльце. Вдалеке, между деревьями, снова показался человек, который принес ребенка, или его след в пыльце. Его сопровождали еще два человека. Они шли вместе, полупризраки, похожие на людей. Свет блеснул на земле: должно быть, там была вода или лед. Я вскарабкался на корни ближайшего дерева, чтобы рассмотреть получше. Прямая дорога из стекла уходила в деревья. Свет долго горел над ней после того, как пыльца оседала. Наконец я спустился на землю. Ветер трепал волосы Рафаэля, и пыльца окутала нас, словно пепел.

Девочка пискнула и попыталась поймать частички пыльцы, из-за чего те лишь отдалилась. Рафаэль дотронулся до моего плеча и кивнул в сторону церкви.

– Идите внутрь. Я вернусь через минуту.

– Куда вы?

– За молоком. Идите. – Он легонько толкнул меня.

Хотя я не снимал своего сюртука, а Рафаэль вышел без него, он вряд ли обращал внимание на холод. Он направился к мосту лишь в одной рубашке, даже не спрятав руки в карманах. Я подложил руку под голову младенца. Я уже не чувствовал пальцев от холода, и, казалось, кожа трескалась с каждым шагом. Я обвязал веревку от лампы с пыльцой вокруг запястья, чтобы ребенок мог держать ее, и толкнул дверь в церковь свободной рукой. Девочка прижалась лицом к лампе, разглядывая пыльцу. Я пододвинул стул к печи.

Я положил лампу на стол, сел и усадил ребенка на коленях. Девочка уже умела сидеть. Она дважды хлопнула в ладоши и улыбнулась, когда я тоже хлопнул вслед за ней. Затем она подалась вперед и прижала свои ручки к моим ладоням.

– Хочешь поиграть? – спросил я. Я не знал, о чем она думала. Я впервые в жизни имел дело с таким маленьким ребенком.

Девочка снова хлопнула и подождала, пока я повторю ее движение, а затем промахнулась, когда снова попыталась хлопнуть. Она поморщилась, и я рассмеялся.

– Похоже, с тобой все в порядке, не так ли?

Девочка улыбнулась. У нее только начали расти зубки. Вскоре вернулся Рафаэль, держа кувшин с молоком. Он вылил половину молока в ковш и достал стеклянный стакан со средней полки. Он был гораздо ниже, чем тот, кто повесил полки, потому дотягивался с трудом.

– Вы сказали, что здесь оставляют больных младенцев, – начал я.

– Трех-четырех в год.

Молоко начало кипеть быстрее, чем я ожидал, и Рафаэль снял ковш с огня. Где-то в недрах печи шипела горячая вода. Очередной поток воды, булькая и вздыхая, потек по трубам. Налив молоко в стакан, Рафаэль потянулся к ребенку. Я отдал девочку и дотронулся до стакана, проверяя, не слишком ли горячее молоко. Ребенок устроился с ним на коленях Рафаэля, и он обнял ее. Тельце было таким крошечным, что Рафаэль мог легко сомкнуть свои руки вокруг ребер девочки. Рядом с ней он выглядел нездоровым и бледным. Он не мог пошевелить безымянным пальцем на своей правой руке. Похоже, кость плохо срослась после давнего перелома.

– Почему? – спросил я.

– Это место – госпитальная колония.

– С одним… доктором с ножовкой и муравьями.

– Место, где они могут жить, – нетерпеливо сказал Рафаэль. – Вместе. Получить помощь. Не мешать тому, у кого впереди вся жизнь.

Девочка поставила пустой стакан, как сделал бы любой человек, хотя она была слишком маленькой, чтобы вести себя по-взрослому. Я снова наполнил его, и Рафаэль протянул стакан ребенку. Она осторожно взяла его – стакан был слишком тяжелым. Она прижалась ухом к груди Рафаэля, пока пила молоко, и мне показалось, что прислушивалась к его голосу. Когда Рафаэль замолкал, она поднимала голову.