Угрозами Вессаэль впечатлился не сильно и хмыкнул:

— Я надеялся на такое, не буду скрывать, но знать бы еще, что именно заставит тебя принять решение… Пожалела нас?

— Нет. Вам это не нужно. А вот себя пожалела, да.

Помолчали немного. Каждый обдумывал услышанное. А потом дан продолжил:

— Что ж, значит, завтра расскажем о твоем решении остальным, а сейчас — спать. И помни, про шестой клан ни слова.

— Слушай, — уже привычно перебила его я, — а к чему такая таинственность? Особенно здесь? Насколько я понимаю, вокруг сейчас только свои: твой друг, твой внук, твоя лучшая, чуть ли не персональная батарейка. Почему им не рассказать?

— Рано, — дан остался непреклонен. — Я знаю, о чем говорю.

— Ну, тебе виднее, — я не стала спорить, вылезла из кресла и зашлепала к двери. — Опытный и расчетливый интриган здесь ты. Значит, пока придется придерживаться старой версии с обновлением крови. Так?

— Да. Поверь, это будет лучше.

Он проводил меня до комнаты, поклонился, чего никогда не делал раньше, и прежде чем вернуться к себе, пожелал:

— Пусть сны твои будут о небе.

Романтично-то как. У морских о море, у воздушных о небе… Сплошные ритуалы. Но красивые, да.

Я снова залезла в кровать и прислушалась к своим ощущениям. Нет, как ни странно, о почившем в бозе собственном цинизме я совершенно не жалела. Как и о сделанном только что. Выходит, все было правильно. И к месту. С этими мыслями и заснула.

Очередной день в сиде клонился к вечеру, когда у меня вдруг выдалась свободная минутка. Прошел он, надо сказать, уже привычно. Сначала в науках меня гонял Вессаэль, потом Тавель, и теперь я чувствовала себя как выжатая тряпка, а в вертикальном положении держалась исключительно на чистой гордости. Но в покое меня оставили лишь потому, что у данов нашлись другие дела. Сьеррин с внуком копались сейчас на складах, выискивая что-нибудь к ужину и заодно уж к завтрашнему… ээ… завтраку, а Тавель пошел «посмотреть» вокруг сида, что было причиной нервотрепки для остальных: все-таки за пределами базы рыскали оркэ, и произойти могло всякое. Мы же в случае чего даже помочь не сможем. Впрочем, опасения свои никто старался не афишировать, выглядело бы оно глупо — хисстэ, кажется, нигде неспособен был пропасть, даже в кишащих орками лесах.

Суинни же вместе со мной сидел в гостиной и терзал свою помесь арфы с гуслями, извлекая из нее какие-то совершенно нереальные подвывания — то ли сочинял что-то новое, то ли тоже беспокоился за разведчика. Второе вероятнее, если судить по степени издевательства над гармониями. Звуки у него получались странные, рваные и для этого инструмента, по-моему, вообще невозможные — как синкопы на арфе.

Впрочем, особо эти упражнения не напрягали, скользя по краю сознания. Я же, сидя в кресле, по самую макушку погрузилась в собственные мысли, механически гоняя по пальцам маленький малиновый файербол, который сегодня наконец-то научилась делать более-менее прилично. Правда, цвет у него, несмотря на наши со сьеррином старания, так и остался запредельно экзотичным и ранее в этой сфере невиданным, но уж что выросло — то и демонстрируем. Все-таки не дан я, и ничего с этим не поделаешь. Мысли же были заняты абсолютно другим — я старательно и планомерно придумывала себе все те ужасы и опасности, которые могли поджидать хисстэ там, снаружи, и потом не менее старательно всего этого пугалась. Самоистязание было в самом разгаре, когда бард отложил, наконец, свою аривеллу, и спокойным голосом, без всякого выражения, произнес:

— Инесса, а давай ты все-таки возьмешь меня в мужья.

От неожиданности я чуть не запустила в него шариком, погасив тот лишь в последний момент:

— Ммать!

— А что, — продолжил он, кажется, даже не заметив угрозы собственной жизни, — представляешь, сколько проблем решится сразу? Мне не нужно будет скрывать свои чувства к… неважно, в общем… тебе не придется никого больше искать — удобно же.

Теперь понятно стало, о чем он думал, терзая несчастный инструмент — о своей невозможной любви. И выход нашел просто сногсшибательный — за мой, так сказать, счет. Но мне-то теперь что этому пииту болезному отвечать? Да так, чтобы не оскорбить и никаких тонких душевных переживаний грубыми лапами не задеть? Ведь предлагал он абсолютно серьезно — ежику ж видно.

Нет, ну за что мне это? Почему рядом с ними я все время чувствую себя старой и циничной, хотя должно быть совсем наоборот? И почему они все время умудряются ставить себя в такие ситуации, из которых я же и должна искать выход, чтобы им самим потом хреново не оказалось? Ладно, философию отложим, а сейчас нужно перевести все в шутку:

— Не, не пойдет, за «чужого» мужа я уже ходила, хватит. Вернее, муж то был как раз мой, а вот любил он, как потом выяснилось, совсем другую…

И вот тут, совершенно некстати, потоком хлынули воспоминания, которые я всегда старалась загнать поглубже — незачем им вылезать, не радовали они. Вспомнилось, как мы познакомились с Виктором, в компании, собранной по какому-то забытому уже поводу Лелькой — он был другом ее тогдашнего очень серьезного хахаля. Вечер, что называется, удался, и проснулись мы в одной постели, хотя для меня такая поспешность и не характерна. То ли увидев мою растерянность, то ли еще с чего, но он сразу предложил мне выйти за него замуж. Ага, прямо в той же самой кровати и предложил — молодой человек явно любил брать быка за рога. И через пару недель я уступила его напору — он показался мне очень неплохим парнем, веселым и надежным. Да, еще и такая вот «любовь с первого взгляда»… Это льстило моему самолюбию.

Но меньше чем через три месяца выяснилось, что та самая первовзглядная любовь была вовсе не ко мне. Как сейчас вижу зареванную Лельку, которая решила, что открыть мне глаза — все-таки ее долг. Но сделала это лишь после того, как перебравший Виктор с воистину трубадурским пылом, порываясь одновременно и пасть к ногам, и облобызать обожаемые пальчики, сознался ей: женился, мол, на некой глупой дурочке только для того, чтобы иметь предлог быть рядом с ней, Лелькой. А под занавес и вовсе чуть не изнасиловал вконец ошалевший предмет своей страсти.

Задержалась я у него лишь для того, чтобы покидать в сумку свои вещи. Подруга, очухавшись немного от истерики, впасть в которую, вообще-то, полагалось мне, помогла дотащить шмотки до такси, и больше я своего мужа никогда не видела. Даже в суд он не пришел. Ну да ничего, обошлись и без него — развели так. Детей мы завести не успели, имущество делить не собирались, все оказалось более чем просто.

Впрочем, сейчас нужно было не мусолить те события, а думать о том, как выкрутиться из этих, не задев при этом дана с его несуществующими чувствами ко мне, но вполне реальной гордостью. И я продолжила, из последних сил сохраняя лихорадочное веселье в голосе:

— Так вот, мне совсем не понравилось — было стррррашно неприятно.

«Или, наоборот — неприятно и страшно»… — Но это уже про себя, Суинни того знать не обязательно. Ему я выдала только самую хитрую из своих улыбок, спустя секунду получив полуулыбку в ответ: